Вы находитесь на форуме, посвященном манге и одноименному аниме Сейлор Мун. Мы решили предаться ностальгии, поэтому создали ролевую с максимально незамысловатым сюжетом и простой анкетой. Если вы хотите приятно провести время, то мы готовы составить вам компанию. ПРЕДУПРЕЖДЕНИЕ: здесь альтернативный мир.
Новости
24/05/2022
А что это у нас? Рестарт на новом форуме?
Мы закрыты. Ничего интересного тут не будет, так что расходимся
22/11/2020
На календаре уже без пяти минут декабрь, а у нас прошел конкурс на самые горячие попки флуда. По итогам конкурса 8 человек признали, что их попки гейские. Мы выяснили, что самая горячая мужская попка у Лазаруса, а женская у Литавры. Было жарко! Поздравляем победителей и дружно тискаем их ягодички ~
15/11/2020
А нам вчера было два месяца с: Сможем ли мы больше? Попробуй следить с нами с:
02/11/2020
Снег падает на всех! Вернулся диз. А чтобы не мерзнуть этой зимой скорее беги выяснять отношения. Еще не всех разобрали. Ну и идет запись на мафию. Селена вормс, побудь путаной этой ночью
15/10/2020
The pumpkin in the patch, а у нас тут ивент начался. Заявку все еще можно подать. ;з А еще нам уже целый месяц. Празднуем достижение и раздаем ачивки всем котикам, мр
07/10/2020
ВААААУ, осеннее обновление диза? НЕ МОЖЕТ БЫТЬ! По слухам даже ивент готовится, но ты лучше сам проверь
21/09/2020
ОЛАЛА, это что? На форуме появились НАГРАДЫ? Проверь свой профиль. Говорят, что админы кого-то уже наградили ;)
18/09/2020
СРОЧНЫЕ НОВОСТИ! ВНИМАНИЕ! Одмины добавили смайлы и раскрасили ники игрокам. Если хочешь цвет - пиши нам.
16/09/2020
У нас становится жарко! И речь не только о флуде. Приняты первые анкеты, поцелованы щечки в бутылочке и стартанул первый эпизод. Ребзи, добро пожаловать и приятной игры!
14/09/2020
Форум официально открывает свои двери для игроков, которые несут добро и позитив. Ждем анкеты и кучу сообщений во флудильне. <3
Время, место, погода, обстановка: Хрустальный Токио, пентхаус Изумруд. Измятые облака пропускают сквозь себя ясное небо, ветрено, +15.
Пролог: Всякое затишье может стать тем, что скрывает грядущую бурю; но о том только предстоит узнать. Сейчас есть только цель, поднимающая голову из-под густого пепла, предложение и к нему — выбор, тот, что не из лёгких.
[nick]Green Esmeraude[/nick][status]don't complicate it[/status][icon]https://forumupload.ru/uploads/001a/e5/e0/21/99877.jpg[/icon] Просторная белая ванная стояла у самого окна во всю стену, откуда открывался ошеломляющий вид на блестящий в вечерних огнях Токио.
Когда смотришь сверху, на то как столица безудержно искрится бликами и радугой на бесконечных стеклянных гранях, невольно мелькает мысль, что город теперь больше похож на хрустальную люстру из театра, чем сама люстра.
Все так сильно поменялось.
Мегаполис слепит глаза, поражая обилием хрусталя, стекла и сложных конструкций так или иначе напоминающие драгоценные кристаллы.
Где уродливые в своей практичности прямоугольники серых небоскребов?
Куда они канули, кто ответит?
Но это не все “неправильности”
Есть еще она сама — Изумруд.
Женщина решенная титулов, но милостиво прощенная за все свои грехи перед короной.
Какой должна быть ее жизнь после “падения”?
Как должен заканчивать свои дни отверженный?
Точно не в условиях “люкс”, не зная ни в чем себе отказу.
Однако именно так и жила красотка, с волосами ярко изумрудного цвета, словно выставочный газон. Избалованная и единственная дочь из богатой семьи, даже после потери титулов и положения, она осталась жить в своем пентхаусе, в центре Токио, откуда открывался отличный вид на...хрусталь.
Везде хрусталь.
Даже внутри помещений.
Все и вся в Хрустальном Токио напоминало о прекрасной принцессе Луны, с золотыми волосами до пола и совершенным лицом истинного ангела.
« Говорят он влюбился в нее с первого взгляда, достаточно было лишь пары секунд, чтобы все решилось. »
Изумруд с торжественным выражением на красивом, но отнюдь не ангельскими чертами, лице, медленно вылила недопитый бокал шампанского в ванную, прежде чем красивым движением с привкусом смертельной усталости, неторопливо снова наполнить его.
Рядом с ванной, на полу облицованном темно зеленым мрамором с белыми венами, стояли три пустые бутылки коллекционного шампанского и наполовину полная четвертая.
Сколько из этого женщина выпила сама, а сколько как сейчас, капризно вылила в ванную в которой лежала?
Вопрос на который можно будет ответить, только когда ей придется встать.
Впусти кто простого обывателя в ее номер, как бы он ни посмотрел на эти апартаменты, пусть хоть под холодную постель заглянет, переполненный брендовыми тряпками шкаф откроет или нос сунет в заставленный шампанским холодильник, вывод будет один — жизнь удалась!
Даже потеря титулов, не может достаточно омрачить такое богатство.
Главное, ее помиловали, живи теперь себе дальше, радуйся жизни, занимайся чем хочешь.
Изумруд лежала в огромной ванной поистине королевских размеров и ее соблазнительную фигуру, которая могла вызвать зависть у слишком многих женщин в возрасте от 2 лет и до бесконечности ( спасибо Серебряному Кристаллу за долголетие) , едва скрывали клочки перламутровой пены.
Но женщина, что в молчании пила шампанское и смотрела на город далеко внизу... она страдала.
Совершенно искренне, отдаваясь мукам бесконечных сожалений всем сердцем.
По ее точеным высоким скулам катились редкие, блестящие как хрусталь, слезы.
Изумруд всегда умела очень красиво и чувственно плакать, в слезах становясь только краше. Мудрая мать научила ее этому, сразу после того как привила привычку держать королевскую осанку и самостоятельно садиться на горшок. И может от того слезам женщины никто и никогда не верил, сколько бы искренними они не были?
Влажный воздух в ванной комнате, душил тяжелой смесью из ароматических масел, таких как миндаль, сандал, корица и алкоголя, от вылитого в воду дорого шампанского.
Неожиданно тишину гнетущего одиночества разбил мелодичный сигнал от входной двери.
Изумруд на нетвердых ногах поднялась из ванной и оставляя за собой влажные следы на холодном мраморе, двинулась встретить незваного гостя.
Почти полный бокал шампанского в начале пути, около дверей опустел больше чем на половину. Женщину сильно шатало на каждом шаге, в итоге она расплескала пенный напиток на себя и пол.
Золотистые капли вызывающе искрились, притаившись на груди и сгибе локтя.
На пороге стоял принц Алмаз.
Она была уверена, что больше никогда не увидит его, так как ему было нечего с нее взять, без магии и общих целей...но он пришел.
Легкая надежда мелькнула и потухла.
«Значит что-то все же ему нужно. Интересно что?»
Сохраняя королевскую осанку и гордый взгляд с оттенком грусти, Изумруд запоздало вспомнила в каком виде предстала перед перед принцем.
Обнаженная и с бокалом шампанского.
— Надеюсь мой принц, вас не смущает, что я пью?
Чуть заплетающимся языком сказала она, отступая в сторону, давая принцу пройти внутрь апартаментов. .
Распласталась, растянулась пальцами-паутинами ядовитая ненависть. Всё, чего касался свет, преломлённый в аккуратно сложенных гранях, он ненавидел страстно и искренне: задолго до того, как сгинуть во мраке десятой планеты. Разбитая, в радужный кристалл измельчённая теряет себя любая гримаса, едва приближаясь к кости и плоти современного мира. Ни боли, ни злобы, ни отчаяния. Выглаженные до идеального клочки человека, обрывки душевных терзаний, безобразные некогда куски людских нравов и форм: всё стирается, возводится в абсолютную вечность, на привязи волочащую миллионы ненужных, бессмысленных жизней. Кукольная, ненастоящая.
Как та, что её создала.
Его ладонь накрывает собой уродливый кристалл, скрадывая Алмаза от пытливого взора, преследующего на каждом шагу; он ловит себя в отражениях уже на следующем, и холодящая кожу светлая ткань рубашки с трудом скрывает жгучую злость, пробирающую изнутри.
Кто-то несведущий сказал, что их всех погубила его слепая, бессмысленная любовь к Королеве. Что тот гнался за ней с силой, сметающей всех, кто был верен, с пути. Что не видел врага, пригретого за расправленной, скрывавшей того спиной и в немногом, но были правы; Нео-Королевой он был одержим. Словно идеей, настолько навязчивой, что можешь чувствовать ту в голове: как царапает стенки, силясь сорваться наружу, выбивая перепонки звенящей, преследующей идеей. Забрать. Подчинить.
Даже звук прибывшего лифта, опороченного среди прочего магией — тоже, напоминал собой шелест кристаллов, кипой осыпавшихся вниз. Стерильная тишина прозрачной коробки, неторопливо поднимавшей Алмаза к верхнему этажу, была в тысячу раз лучше.
Как и смерть была многим лучше лживого милосердия, выданного в награду. Алмаз долго, надрывно, теряя голос смеялся, едва оказавшись здесь, в мёртвой утопии, в отражении чужих представлений о правильном, что он люто, до дрожи в теле и стиснутой до боли под скулой кости ненавидел. Их Хрустальная Королева милосердна только к себе.
Алмаз был серьёзным и собранным впервые за бесконечно, он готов был в этом клясться, долгое время. Даже слова, что должна услышать Изумруд, подобраны ещё на пороге высотки; хотя та никогда не была собеседником сложным.
Тем нетерпеливее стучат пальцы о стену у звонка, порываясь стать настойчивее. Тем отчётливее прочерчивает губы улыбка, легко растягивая их под собой, когда Изумруд, не испытывая терпение немногим больше, откроет, и льющийся из квартиры свет очертит девичий силуэт...
Выглядеть глупо Алмаз не любил, но выглядел, застыв на пороге со взглядом, передающим мысли, играющие друг-другом в древнюю незатейливую игру, где вместо стола — его черепная коробка. Зубы сцепляются крепче прежнего, заставляя исказить улыбку недоброй ухмылкой, — и в рассудке, непозволительно отдалявшемся от привычной работы, которую тот явился ей предложить, отчётливо щёлкают слова Изумруд.
«Мой принц» — как запущенные под рёбра холодные пальцы, перехватывающие дыхание в сжатом сплетении. — Изумруд, — имя звучит непривычным полухрипом, что вслед за хваткой тянет его из груди — прочь. Её привлекательность не была для Алмаза, слепого ко многим вещам помимо красивых женщин, новостью или секретом. Провожающие Изумруд взгляды иных мужчин слишком тягучие, долгие и неслучайные, он сам наградил такими немало других девиц, но взгляды те прежде почти не цепляли, лишь дразня привычную спесь. Изумруд была его. И это — величайшая из её проблем.
Бокал, следы опустошения которого недвусмысленно виднелись на влажной растомленной коже, явно был одним из немногих, окончивших путь не внутри неё. Алмаз перехватил его, вкладывая в жест ненужный напор и лёгкую грубость, тонкая ножка противно лязгнула о тумбу у девушки за спиной, и рука его так и осталась — вжатой в гладкую поверхность, совсем рядом с девичьей талией. Она не стала бы перечить — прежде, но теперь это знание, оставшееся одним из немногих привычных растворялось, путалось в бредовой бессвязной мысли, расширявшей сосуды на висках. Разве знала она, открывая, что за дверью — он?..
— Смущает, — он не отводит взгляда от затуманенного алкоголем и с тем вместе заплаканного лица, не даёт себе смотреть ниже. Внутри закипает, волной поднимается знакомая, почти животная ревность — Изумруд уже была его территорией, и он не помнил, чтобы позволял отступить. — Многих ты теперь встречаешь... так? [icon]https://forumupload.ru/uploads/001a/e5/e0/21/48560.jpg[/icon][nick]White Demande[/nick][status]imperfect and human, are we?[/status]
[nick]Green Esmeraude[/nick][status]don't complicate it[/status][icon]https://forumupload.ru/uploads/001a/e5/e0/21/99877.jpg[/icon] Женщина томно медленно подняла свое лицо к принцу, рассматривая его из под влажных ресниц.
Покачнувшись она оперлась животом о его руку, да так и осталась стоять, опираясь о него, как старушка о свою тросточку.
Разве что, порядочные старушки обычно не гладят ручки своих тросточек так как делала это Изумруд с рукой принца. Она любовно поглаживала горячими пальчиками почти по женски изящное тонкое запястье мужчины, круговыми движениями изучала широкую ладонь, чуткие подушечки пальцев в наслаждении осязали все-все линии исчертившие бледную кожу: жизни; судьбы; интуиции; кольцо венеры; кольцо соломона; холм луны... Ох, если некая старушка и будет когда способна ТАК погладить ручку своей старческой тросточки, то это неправильная пожилая леди беспорно сможет рассказать много интересного о своей возмутительно бурной на события и мужчин молодости.
— Многих?
Рассеянно переспросила Изумруд, полностью игнорируя гнев монарха, алкоголь в крови как оказался не только помогал справиться с стрессом, но и губительно сказывался на способность чувствовать опасность.
Несколько раз задумчиво хлопнув длинными ресницами женщина в эту минуту выглядела так, словно напряженно складывала в уме трехзначные цифры... Всех тех кто мог бы прийти к ней.
Как оно выглядело, так оно и было на самом деле.
« Их так много, все тех кто мог раньше прийти ко мне, но теперь никогда не появиться на пороге...так много. »
Несколько блестящих как хрусталь слезинок, сорвалось с уголков ее глаз, беспорно красиво расчерчивая бархатную кожу на щеках, спускаясь к слегка дрожащему подбородку.
Закусив пухлую нижнюю губу, она заговорила не отводя от принца странного взгляда, в котором смешалось все — ожидание, тоска, любовь и ... насмешка?
— Многие отказались от меня мой принц. Вы же понимаете, потеря титулов, такое дело... не с каждым случаеться.
Почти ленивая улыбка расчертила чувственный рот, когда она еще больше опираясь на руку мужчины, прижалась к нему влажной от воды и шампанского грудью.
— Семья. Знакомые. Все отказались... Так я теперь встречаю любого кто приходит ко мне.
Потянувшись вверх, указательным пальчиком очертила линию скул, там где ходили от напряжения желваки.
« О, Алмазу так идет когда он злиться...вот только кто успел его разозлить? Бедный. Всегда несчастный принц. Мой принц. Так многое лежит на его плечах...особенно сейчас. Проигрыш, это ведь самое тяжелое из всех нош, то, что ломает позвоночник...»
Тонкие брови трагично дрогнув, изогнулись домиком, придав острым чертам лица изумрудной красотки, по своему беззащитно чистое выражение.
И вот это невинное лицо, с неподдельной заботой на слегка заплетающемся языке, с проворством опытной жены изменницы, проворковала почти в самые губы Алмаза.
Разница в росте конечно мешала, но ради подобного, Изумруд привстала на самые кончики пальцев ног, все сильнее цепляясь за руку мужчины.
— И меня ничего не смущает мой принц. Хотите тоже принять ванную, тогда может и вас перестанет смущать? Вы желаете принять со мной ваную, она достаточно просторна...или
Слабые от алкоголя ноги не выдержали, колени подвели, и пошатнувшись Изумруд осела на пол, приняв всяко более надежную в плане борьбы с жестокой гравитацией, коленопреклонную позу.
— Или мой принц вначале желает знать, кто еще ко мне приходит? Служанки. Горничные. Уборщицы. Я не помню имен этих женщин. Мой принц, помогите мне подняться, ноги не держат...
Изумруд протянула вверх руку, изящным жестом, словно предлагая мужчине галантно поцеловать ее запястье
— Ах нет, вспомнила, кажется был еще один мужчина, из суда...он так смешно и мило краснел...но я не могу точно вспомнить почему.
[nick]White Demande[/nick][status]imperfect and human, are we?[/status][icon]https://forumupload.ru/uploads/001a/e5/e0/21/48560.jpg[/icon] Она всегда умела не замечать его состояний, что прежде сходило с рук; в ответ на ласку напряжённо сжимались пальцы, перетягивая на себя растянувшийся по телу нерв, с трудом держась в отдалении от девичьей руки. Ответ не нёс с собой теплоты. Рубашка отвечала взаимностью охотнее, пропитываясь влагой прижатой груди, и ощущения невольно становились глубже, истончались на самой грани. К ней раз за разом приближает дыхание, поднимая навстречу потяжелевшие рёбра, и прикосновения сквозь взмокшую ткань остужают, уводят в другое русло, не позволяя руке сжаться вокруг хрупкой шеи, укрепляя хватку с каждым неосторожным словом.
Об Алмазе можно было сказать немало, наполняя слова разной степени лестью, но о «сдержанности» там было малое — ничтожно. Он охотно шел на поводу у желаний, прихотей и соблазнов, — тем единственным, что по личным его заверениям добавляло в жизнь красок. Держала только борьба, легко читаемая в немигающем взгляде: не лучше ли убить Изумруд прямо здесь, на месте, избавляя от такой жалкой, такой ненужной ей жизни, не будет ли это — истинным милосердием? Или?..
Когда лицо, приближенное настолько, что вокруг ощущается лишь дыхание, горячее, насытившееся алкоголем уже для обоих, и шепчут им губы, непременно солёные от покрывших те слёз, ускользает, словно вышло наконец это растомленное видение сморгнуть, Алмаз не спешит опускать к Изумруд взгляд.
— Посмотри, что сделали с тобой эти «многие», об утрате которых ты так жалко скорбишь, — процеженная, почти выплюнутая сквозь зубы фраза сплетается с рукой, ослабшей, опустившейся на голову Изумруд, почти любовно поглаживая по волосам. Пальцы перебирают их под собой, слегка влажные; от застоявшегося в предложенной «ванной» пара, думает Алмаз мельком, и скулы сводит от нового прилива злости, накручивающего под собой длинные локоны на вновь стискивающий кулак. «Неразумная, глупая Изумруд...» Кулак опускается ниже, оттягивает за собранные волосы голову вниз и разжимается, тянет дальше, добираясь до самой шеи, подхватывает раскрытой ладонью под затылок. — Хоть один из них стоит пролитых тобой слёз? Хоть один из них, — одним резким, настойчивым рывком Алмаз тянет девушку рукой вверх, на себя, прижимая второй за талию; она всё равно пошатнётся на нетвёрдых, едва стоящих ногах и ярость, пропитывающая его шаг за шагом, подарит крепкую опору обоим, — этих скудных, убогих червей из стада, растлённого под лживым светом своей королевы, хоть кто-то... — скулы сминают, пережёвывают под зубами окончание мысли и то, что ответа лучше ему не давать, насколько утешительным тот не рисковал показаться. Ладонь вновь вынуждает Изумруд запрокинуть голову глубже, обнажая шею, лишая последней защиты тонкую жилку, отчаянно бьющуюся под кожей, и немалого, самоубийственного усилия стоит обжечь ту только взглядом, и хватку ослабить свою, отпустить, торопливо расплетая завитые вокруг пальцев пряди. — Раньше тебя слепила гордыня, что теперь? Пойло?
Последнее Алмаз едва ли не сплёвывает в самом деле, но лишь движением, не менее резким, закидывает девушку себе на плечо.
— Ванну. Желаю, — жаль, что от слов не бывает искр, и что прежде ему не приходилось бывать здесь, в покоях слишком королевских для той, что проживала себя вот так. Алмаз явно не желал слышать и звука, который способна была издать его ноша, укрепляя хватку на талии Изумруд всякий раз, стоило ей предпринять хоть попытку с ним заговорить, но и плутать в коридорах не пришлось: мокрый след её ног привёл в нужное место многим быстрее, чем могла бы хозяйка заплетавшегося языка. Под ногой зазвенела бутыль, с лязгом улетевшая в самый угол ванной, Алмаз громко, не таясь, выругался и ношу свою отпустил, бесцеремонно погружая в тёплую воду. — Дело так не пойдёт, — рука нырнула Изумруд за спину, в самую воду, не чураясь того, что окончательно вымокнет рукав, и под пальцами характерно щёлкнула пробка, державшая наполненной ванну. Из кранов, расположившихся аккурат над её головой, хлынула холодная для этой поры вода.
[nick]Green Esmeraude[/nick][status]don't complicate it[/status][icon]https://forumupload.ru/uploads/001a/e5/e0/21/99877.jpg[/icon] - Никогда не оправдывайся. 0 Держи спину прямо. - Не кричи словно безродная торговка с улицы.
... когда ледяная вода обрушилась на нее отрезвляющим потоком, Изумруд почти как на яву услышала строгий голос матери у себя в голове. Эти и еще с десяток других нравоучений всегда произносимых в ультимативной форме, давно и глубоко проникли в ее сознание, прихотливо переплетаясь с бунтарским характером который совсем не пристало иметь настоящей ледяной женщине из высшего общества.
Изумруд не была леди по своему духу, но думала как леди, а ее самоконтроль в некоторые моменты ничуть не уступал высшим стандартам английской аристократии.
Не случись Алмаза в ее жизни, родители и многочисленные родственники могли бы быть удовлетворены тем какую наследницу смогли воспитать.
Прикусив губы до боли, не без самолюбования с привкусом трагичности заключенного восхищающегося строгостью линий гильотины, Изумруд истово гордилась собой в эту минуту.
Какая стальная воля, хороша. Даже эффект неожиданности не смог разбить ее игру!
Сумела, сдержалась.
Не способный что-то изменить, беспомощный и от того отвратительно жалкий женский писк, так и остался скованным в ее груди, не сумев вырваться, преодолеть плотно сцепленные зубы.
А как хотелось вскрикнуть!
Ледяная вода совсем не нежно обжигала распаренную кожу, но женщина не пытаясь уклониться, искусно делала вид, что все в порядке и на ее голову сейчас льется поток комфортной для нее температуры.
Несколько натянуто улыбнувшись быстро посиневшими от холода губами, она отбросила с лица намокшие пряди волос, поднимая лицо к принцу.
— Я была неправа мой принц, когда приглашала вас, принять ванну, она слишком тесная для нас обоих, здесь нет места для вас, да и мне уже наскучило плескаться.
Потянувшись вперед и нарочито неторопливо включив холодную воды, она встала из опустевшей уже на половину ванной, протягивая принцу руку, чтобы он помог ей “выйти”.
Глаза женщины зацепились за мокрый рукав мужчины, там где к ткани прилип одинокий клочок белой пены.
Резким движением, как сворачивают мышкам шею, смахнув пену с рукава на пол, Изумруд упрямо посмотрела в лицо своего кумира.
Взшляд цвета спелых персиков и такой же как эти фрукты приторно-сладкий в своей откровенной податливости, столкнулся с тааффеитовым. Будет тривиально, даже банально сравнивать его с холодом и твердостью драгоценных камней, но именно так оно всегда и было.
Даже на Серинити принц смотрел именно так, словно любовался своим отражением на дне чужих зрачков.
Чем не достойное его “зеркало”? Наследная принцесса луны, где еще достать такую дорогую и редкую оправу для собственного отражения?
Вот только голубые словно небо в ясную погоду глаза принцессы могли отражать лишь тех кого любили, а золотисто теплые как спелые персики глаза Изумруд, увы никогда не были той оправой способной надолго пленить Его Высочество.
Сладость переспелых персиков, плавно перерождалась в терпкий фруктовый алкоголь и именно поэтому женщина редко позволяла себе смотреть в глаза дальше пары секунд.
Изумруд была живым человеком, более того — отчаянно влюбленной женщиной.
На резко протрезвевшую голову вспоминая унизительные слова Алмаза, как же сильно ей хотелось оправдаться!
Рассказать, что единственный в этом мире о ком она на самом деле плакала, это был только он.
Никто больше.
Поведать о том, как ей было невыносимо страшно все эти дни после суда и помилования, когда она думала, что теперь став изгоем, ей больше нечего предложить Алмазу, принц больше никогда не постучиться в ее дверь, не придет, ей остануться только воспоминания, не более.
Женщина моргнула и наваждение сошло, как будто его не было. Ленивая улыбка приятно освещало чуть бледное лицо.
— Кофе мой принц?
Она любила принца, но никогда не идеализировала его и отлично осознавала — ему не нужны проигравшие и слабые союзники, те в ком нет пользы, он без мешающей сентиментальности вышвырнет первым.
Жалость?
Не он ни она ничего об этом не слышали еще с младенческих шелковых пеленок.
Пройдя мимо принца на кухню совмещенную с просторной гостинной комнатой, Изумруд потянулась к фривольному фартуку отороченным тонким кружевом, повязывая его как есть, на голое тело. С баночкой кофейных зерен в руках, она полу обернулась на принца.
— Мой принц, вам как обычно кофе БомБон? Или у вас есть настроение на эксперименты?
Надев передник на голое тело, с удивительной невозмутимостью, суть которой только воля и отчаянное нежелание во что бы то ни стало не выглядеть слабой в глазах Алмаза, она решительно делала вид, что все в порядке.
Но стоило ей только повернуться к мужчине спиной, скрыться от взгляда, как тонкие пальцы пробила предательская дрожь, кофейные зерна рассыпались по мраморной столешнице.
Если за свою выдержку в ванной, под струями ледяной воды она собой гордилась, то позорно дрожащие руки и рассыпанное на столешницу кофе вызывали в ней жгучую ненависть и неловкость. Изумруд меньше стыдилась того, что предстала перед принцем обнаженной и пьяной, чем вот этой мелочи — рассыпанных по столу кофейных зерен.
[nick]White Demande[/nick][status]imperfect and human, are we?[/status][icon]https://forumupload.ru/uploads/001a/e5/e0/21/48560.jpg[/icon] За девушкой под холодными струями он наблюдал с той безупречно лощёной беспристрастностью, с которой смотрел на многие вещи: как привычно восходит над горизонтом солнце, отражаясь в неровных гранях хрусталя, как романтизируют это те, кто силится найти хоть какое-то украшение для пустых и бесполезных жизней; император проявлял больше участия, размышляя о жизни поверженных.
И невольно заражался мыслью о том, что холодный душ, редкие капли которого долетали до рук и лица, нужен был им обоим.
Злился Алмаз беспрестанно. И наяву, и даже в коротком сне, в который превратилась каждая ночь, злился настолько отчаянно и одержимо, что меркло рядом с тем и помешательство на Серенити.
После явились эти, он уклончиво согласился подумать, хоть и казалось отчего-то, что тем уже согласился, и это подтачивало, раздражая лишь больше. Раздражало согласие Рубеуса, брошенное в ответ без их на то ведома, дерзость Изумруд, посмевшей появиться перед ним — или, что куда важнее, перед кем угодно, пьяной и голой; катастрофически не хватало осознания, отчего её идеальная, безропотная покорность выводит из себя лишь сильнее.
Где-то на периферии теплилась мысль, что он мрачно ждёт, когда ей надоест, когда почти ледяная вода окатит уже его, стирая те неуместно тёплые разводы на рубашке, оставленные прикосновениями и погружением в ванную — после, назовёт его идиотом, обвинит во всех смертных грехах сразу и, окончательно протрезвев, скажет ему идти вон.
Но Изумруд никогда не позволяла себе ничего похожего. До сих пор звала его «своим принцем», хотя никаким принцем Алмаз давно уже не был, и начинало казаться, что это место, эта королевская милость, о которой никто из них не просил, девушку всё же сломила, окончательно подчинила себе, превращая одну из тех, кого он мог бы поэтично звать «лучшей из худших», как и каждого, кто встал однажды по его сторону, в просто Изумруд.
Кем бы та не была до их встречи.
Он и не заметил, как та выбралась из воды, привычно пропустив мимо ушей поток слов, кардинально превысивший два и машинально записанный в бесполезный; опомнился только от очередного нелепого жеста с однозначно испорченным рукавом и того, как глупо хлюпают мокрые ступни по холодному полу. Её проводил странный взгляд, малопонятный самому Алмазу: вернее то, что, как он думал, взгляд должен был проводить, — девичья спина скрылась за дверью до того, как глаза отвлеклись от созерцания бессмысленно наполненной «красивостями» пустоты.
Внутри поселилось гадкое чувство, что этот визит Алмаз затеял зря. Что лучшее, что мог сделать он для бывших соратников — оставить тех погибать в объятиях идеалистической системы, цепкими пальцами вырывавшей всё то отвратительное, сомнительное и необразцовое, что Алмаз однажды в них зародил.
Прошлое бесполезно. Немезийцы, проигравшие и растоптанные, себя то ли потерявшие, то ли всё же нашедшие — тоже. И какое ему до них, собственно, дело?..
Алмаз выбрался из ванной уверенный полностью в том, что уйдет; он сделал для Изумруд то последнее, что как истинный, пусть и бывший, лидер мог — выбил остатки разрушительной деформации, оставленной некогда им же, обнажив единственное, что скрывалось под ними. Идеального утопического раба, каких здесь миллионы. Время пройдёт и, как многие любят говорить и надеяться — излечит, бесконечная вереница одинаковых дней сотрёт осознание того, что может быть по-другому. Живое напоминание о подобном «здесь» ему было не нужно.
Она что-то ещё говорила, обрывки коротких фраз, что-то про кофе и эксперименты долетали до него через глухую пелену, хотя кухня, на которой Изумруд очевиднейше расположилась, была не так далеко. Что заставило его повернуть туда, а не к двери на выход, маячившей многим ближе?..
Собственная дурость: об этом Алмаз напомнит себе не сейчас, позже.
Обувь не оставляла за собою следов даже там, где касалась мокрых лужиц на каменном полу: ни пыли, ни грязи, стерильная чистота. Только глухой звук мужского каблука, но и тот смешался с россыпью зёрен, осыпанных со столешницы вниз. Он не смотрел на них.
Острые крылья лопаток, неспособные скрыться под тяжёлыми, потемневшими от воды волосами, держались ровно, не дрогнув, хотя Алмаз был уверен, что она чувствует его взгляд — гнетущий, как и молчание, ответ на все вопросы. Догоняет осознанием запоздалая мысль: разве оставались они за всё то время, что были знакомы, вдвоём, совсем без других, без Сапфира или хотя бы слуг?..
Они встретились когда-то в толпе, навсегда в ней же оставшись: Изумруд была шумной и громкой, невпопад говорливой, смешливой (и за один только смех хотелось отослать её к чёрту, но даже сам Сатана отказался бы от такого подарка), и ещё непроходимо глупой. Алмаз в этом не сомневался, хоть ни разу толком с ней не говорил, исключая краткие моменты его монологов.
И при том исполнительной. Он был уверен: она сделает всё, что было приказано, в безвыигрышной гонке за крупицей внимания, которым Алмаз не баловал и не собирался; слишком ценен бездумный солдат, ныряющий в омут в погоне за несбыточной, оттого настолько желанной мечтой. Они были в этом, пожалуй, похожи.
А ещё до остервенения поверхностной. Он был ко многому слеп, но не до того; Изумруд ни разу не высказала вслух что-то подобное, но Алмаз знал прекрасно, что та влюблена в него. С «многого первого», как сказал бы какой-нибудь доморощенный романтик. С первой фразы, оброненной вскользь, хотя девушка была совсем рядом, привычно гордо держала спину у руки любого из прежних приятелей. С первого взгляда, безразличного и холодного, проходящего через неё даже там, где Изумруд стояла напротив. Алмаз долго и решительно не понимал, что это за странное выдуманное чувство, которым девушка совершенно очевидно оправдывала собственную навязчивость и желание таскаться за ним следом, придумывая себе то, чего нет; пока однажды не поймал взгляд Нео-Серенити, наполненный тем же.
Был ли он глуп настолько, чтобы назвать это хоть какой-то любовью?
Но Алмаз своего добивался, пусть и был так жалко отвергнут, и Изумруд, как казалось ему все те часы, проведённые вместе в толпе, тоже. Утешаемая собой, что невысказанные чувства отвергнуты быть не могут, живущая в собственном идеальном мире.
И в том мире не было ничего идеального.
Теперь, стоило им остаться наедине, Изумруд попросту убегала. Пряталась. За невыносимым количеством алкоголя. За ужимками о тяжелой судьбе преступной изгнанницы. За нещадными струями холодного душа. За тем холодом, что остался после, пробирал до кости не обтертыми потоками воды, спускавшимися с волос и плеч. За нелепым фартуком, повязанным поверх всего этого: совсем чуть-чуть, и он только сделает хуже. За твёрдой спиной, многим ледянее всего, что было до того.
Она так отчаянно пряталась, и дрожь пальцев, отозвавшаяся покатистым шумом зёрен, выдавала Изумруд с головой.
— Одно сплошное разочарование, — заговорил Алмаз сквозь усмешку, с удовольствием слушая приглушенный звук собственных шагов. — Совершенное несовершенство, — хмыкнул, думая, как уместна к ней эта абсурдная фраза — ровно как та, к кому обращалась. — Я же сказал: дело так не пойдёт, — он выдернет из неё остатки живого, вывернет наизнанку, и если покажется, что того недостаточно, оставит здесь, как есть. — Знаешь, с алкоголем ты мне нравилась как-то больше. Сговорчивей была, что ли, — последнее звучит уже совсем близко, прямо над ушком, скрытым за волосами; Алмаз самодовольно склоняется над девичьим плечом, заглядывая через него на плоды творения её откровенной дрожи, и неспешно накрывает ладони своими. — Я бы лучше выпил. Скажи, что порадуешь меня?
[nick]Green Esmeraude[/nick][status]don't complicate it[/status][icon]https://forumupload.ru/uploads/001a/e5/e0/21/99877.jpg[/icon] — Скажи, что порадуешь меня?
— Конечно. Одну минуту мой принц. — С холодной выдержкой, выдернув свои руки из под широких ладоней, Изумруд подхватила со стола склянку с кофейными зернами.
Глубоко вдохнув, она крутанулась вокруг своей оси, оказываясь с принцем лицом к лицу, зажатая между желанным телом и мраморной столешницей.
Девушка вздрогнула, инстинктивно прижимаясь грудью к мужчине.
Но в этот раз все было все прозаичнее, без тени романтики и нахлынувших чувств.
Нет, это не насыщенно фиолетовый взгляд ее так смутил или провокационная близость любимого. Просто — холодный мрамор и к голым ягодицам, это очень и очень неприятное ощущение, особенно когда морально оказался не подготовлен к подобному сюрпризу. Прежде Изумруд крайне редко баловала себя возможностью походить обнаженной по дому, тем более не имела желания проверять, что будет если прижаться пятой точкой к мраморной столешнице...хотя пару фривольный фантазий как еще можно использовать кухонный стол, проскальзывали в ее голове, и не единожды. Но одно дело фантазии и совсем другое — суровая реальность.
Изумруд задрожала под взглядом принца, как недавно рожденный олененок, но иллюзия была недолгой, банка с кофейными зернами красноречиво уперлась принцу в живот.
-— Приготовите сами кофе? Я скоро вернусь и мы продолжим. — Насильно впихнул банку с зернами, женщина стремительной походкой, но без унизительной поспешности, покинула кухню.
Все ее действия, были четкими, экономными, уверенными. В эту минуту она очень ясно осознала, что именно хочет сейчас сделать.
Подойдя к входной двери, Изумруд повернула кристалл-ключ в замке, закрывая, после сжав его в кулаке, со всей силы ударила по расположенному рядом с дверью, экрану-коммуникатору который должен был обеспечивать связь жильцов с персоналом на первом этаже здания и охранной. Экран брызнул на пол мелкими осколками, серебристый техно гель смешался с красной кровью, что сочилась из порезов.
Тряхнув пострадавшим запястьем, избавляясь от застрявших в нем нескольких осколков, Изумруд изящно, не сгибая спины, на прямых ногах, наклонилась, подбирая аккуратно оставленную мужские ботинки безупречно белого цвета — обувь принца.
О чем она думала в эту минуту?
О привычках.
Как те незаметно управляют нашими действиями изо дня в день.
Было ли дело Алмазу до того, что обувь с улицы оставит на ее полах неаккуратный след? Глупый вопрос. Нет конечно. Ей самой было все равно, пройдись он в обуви сквозь ее апартаменты и заберись в кровать. Наутро проснувшись андроиды-уборщики новейшей модели, все равно приведут помещения в идеальный, граничащий с мертвенной стерильностью, порядок.
Но принц разулся, возможно даже не заметив этого.
Привычка взращенная годами.
«Может моя любовь к Алмазу тоже уже не просто чувства, но привычка? То, что управляет мной, даже когда я об этом не задумываюсь? » — рассеянно, не особо посвящая себя философствованию, на столь животрепещущую тему, Изумруд подхватила с тумбочки портативный личный коммуникатор с встроенной функцией умного компьютера и простейшим искусственным разумом по имени — Бриллиант.
Бриллиант — как можно судить из его имени, стоил целого состояния и почти столько же, как треть стоимости люкс-апартаментов которые занимала Изумруд. Достижение техники могло поддержать простой разговор, выводить голографическую картинку если ты хочешь связаться с знакомым или посмотреть фильм, концерт. Также он мог подсказать рецепт для завтрака, следить за весом, процентом жира и мускулов в организме, подобрать оптимальную программу для тренировок и следить за их выполнением как личный тренер. Еще он был самообучающимся и со временем мог идеально подстроиться под своего хозяина и его специфические вкусы. В общем Бриллиант почти стоил тех денег которые требовали за него производитель.
Толкнув плечом стеклянные двери ведущие на просторную площадку под открытым небом, где к слову был расположен неплохой бассейн с подсветкой, женщина подошла к перилам и нахмурившись посмотрела вниз, там, где по улочкам ездили редкие машины и в этот час не было ни одного прохожего.
« Какое разочарование »
Бросаться чем либо в случайного прохожего, когда ты живешь на 30том этаже, дело конечно неблагодарное и все больше зависит от удачи и силы ветра, но Изумруд хотела иметь хотя бы иллюзорный шанс в эту ночь испортить другому жизнь, а тут как назло...никого.
Вздохнув, она швырнула вниз свою ношу: кристалл-ключ, безумно дорогой личный коммуникатор Бриллиант и мужские ботинки белого цвета.
«Эти ботинки подарила ему я или нет? Не узнать, они все так похожи, не то что женская обувь»
Намек на улыбку отразился на белом, словно лист бумаги, лице обнаженной женщины. Изумруд показалось немного забавным, что обуви сделанная под заказ, из высшего качества кожи, руками обувных дел мастера, который обслуживает также королевскую семью, что вот эти туфли по цене не так сильно отличались от ее “Бриллианта”. А ведь с ботинка не позвонить, почту и счет в банке не проверить. Однако, факт имеет место быть. Предметы роскоши оставались неоправданно дорогими, по сравнению с последними достижениями техники, не обладая даже сотой частью их функциональности.
Последним сорвав фартук и скомкав, сбросив его вниз, Изумруд с идеально прямой спиной вернулась обратно на кухню, к своему принцу.
— Принц, это было отвратительно. У меня даже нет приличных слов, чтобы описать, то что я чувствую. Мерзко. Неблагодарно. Так мелко.
Она говорила спокойно, с удивительным хладнокровием, если и хмурила брови, то как истинная леди, при виде маленького пятнышка на любимом платье. Слова произносимые ею никак не вязались с ее лицом и расслабленной и гордой походкой, которой она приблизилась к мужчине вплотную.
— Скажите мой принц, сколько вы платите вашему обувному мастеру? Знаю, что много, больше чем он того заслуживает, а при этом он сделал для вас столь ужасные ботинки, которые совершенно не подходят к вашей личности, мой принц. Ужасно. Я выкинула их. Лучше босиком, чем продолжать носить, нечто подобное.
Подняв раненую руку к его лицу, она провела красным от собственной крови, указательным пальцем, по твердым губам, окрашивая их в цвет вульгарно алой помады, которую так любят работники облегченной социальной ответственности и просто темпераментные личности.
Полу прикрыв глаза, рассматривая безумно красивое в своем совершенстве лицо из под ресниц, она улыбаясь почти нежно и в голосе проскальзывали обманчиво теплые, заигрывающие интонациями ленивой и сытой кошки.
— Совсем забыла о главном с этими отвратительными ботинками. Так какой у вас был план мой принц? Ведь именно поэтому вы пришли ко мне. Так что я должна сделать для вас?
[nick]White Demande[/nick][status]imperfect and human, are we?[/status][icon]https://forumupload.ru/uploads/001a/e5/e0/21/48560.jpg[/icon] Алмаз молча смотрел на банку, крепко сжатую в пальцах, вновь не провожая девушку взглядом. Кофе опустился на столешницу, оставляя за собой характерный треск: под плоским основанием хрустнуло, покрываясь крупной трещиной, кофейное зерно.
«Снова сбежала», — резюмировал он, не испытывая ни малейшего удовольствия от того. Насильно вдавленная в него банка оставляла малый простор для надежд, овеянных надуманным желанием выпить: или так, или Изумруд не просто глупа, а блаженна. Отчего же тогда он застыл здесь, в самом сердце просторной кухни?
До скрипа сжатые зубы выдавали, — благо, что некому, Алмаз выдыхал раздражение, что так отчаянно силился скрыть, но не сдвинулся с места, лишь неторопливо обернулся к выходу, откидываясь на столешницу поясницей, скрестив между собой ноги — в гарант того, что не станет бегать за нею следом.
В висках, действуя на без того оголённые нервы, билась навязчивая мысль о том, что все, кого он однажды к себе подпустил, воображали его влюблённой школьницей, способной сорваться в миг за каждым, кто вертел перед носом хвостом. Из глубины квартиры доносился неясный шум, вынудивший на миг решить, что в попытке побега Изумруд дошла до откровенной крайности, придумав оставить его в квартире одного, и Алмаз предательски дрогнул. Всего секунда до того, чтобы подтвердить неизбежную, неутешительную суть: «все» от истины были не далеки. Пальцы вжимаются в мрамор до побелевших костяшек, когда девичья фигура всё же мелькает в гостиной, с деланным видом следуя к одной ей ведомой цели, и он цепляется мельком за всё: капли крови, виднеющиеся на руках, то, что сбегать из собственного дома Изумруд не собиралась и... ботинки?
— Что за... — окончание фразы съедают приличия, когда Алмаз явственно чувствует, как отрывается от столешницы почти без собственной воли, по наитию, замирает так на несколько десятков секунд, сгрызаемый изнутри собственной, не желающей окончательно к чёрту быть посланной гордыней и, всё же почти неслышно выругавшись под нос, направляется из кухни прочь.
Только для того, чтобы встретиться с Изумруд по пути, застывая напротив на условной границе гостиной и кухни. Каждое новое слово беспокойно скручивало что-то под рёбрами, хотя внешне Алмаз оставался собой: смотрел на неё сверху вниз с привычным же безразличием, с нечитаемым выражением ни в лице, ни во взгляде.
Он провёл по губам языком, одним быстрым движением руша ту алую идиллию, что вырисовывала на нём Изумруд. Ладонь снова касается её, теперь совсем уже мокрых, волос, но не сплетается с ними больше, только проводит медленно, неторопливо оглаживает выбившиеся, спадающие на лицо локоны, чтобы дотронуться уже до него; до тонких скул, почти впалых щёк, почти незаметной складки у носа, что создаёт собой и улыбку, и усмешку, и даже немой, невысказанный вопрос; будто повторяет движение девушки, проводя пальцем по губам.
— Невероятно, как точно ты умеешь подбирать слова. Знаешь, — он склоняется к ней, по-прежнему красные от чужих прикосновений губы почти касаются её губ, но Алмаз лишь лёгким нажимом пальцев к девичьему подбородку вынуждает те приоткрыться, прежде чем ладонь упадёт ещё ниже, а сам он расположится подбородком на изящном плече. — Ведь я не замечал никогда раньше. Сколько же времени должно было пройти? — пальцы оглаживают шею, находят под собой ту самую жилку, что привлекала обманчивой беззащитностью ещё с порога. — Отвратительно, мерзко, неблагодарно и мелко.
Невыразительная ласка обращается грубостью в один момент: когда лицо его отстраняется от плеча, когда ладонь, едва касавшаяся прежде, смыкает на шее Изумруд крепкую хватку, и он вжимает, почти впечатывает её своим телом в стекло панорамного окна, жалко задрожавшего в ответ. То должно было выдержать, даже если бы Алмаз всерьёз вознамерился девушкой это стекло разбить — всё же, место, где та обитала, своих денег стоило. Стоила ли чего-нибудь Изумруд?
Колено с напором «разбивает» пространство между девичьих бёдер, вновь заставляя стекло под собою дрожать; Алмаз не желает больше над нею склоняться, неторопливо протаскивая девушку вверх по гладкой поверхности, упираясь коленом снизу, не желая оканчивать эту, перешедшую на приятный лад, беседу в не положенные сроки.
— Как ты права, — и как раздражает его в ней эта манерность, эта привычка держать: лицо, спину, выдуманную для собственного утешения дурацкую игру. — Ну, почти, — он улыбается почти что мягко, лукаво и даже немного смущённо, будто опомнившись от того, как катастрофически важна бывает даже самая маленькая, самая убогая деталь. — Так странно: ты всё говорила, и говорила об этом злосчастном обувщике, а я в каждом слове слышал совсем не его, — подушечка большого пальца усиливает нажим на бледной коже, ещё чуть-чуть, и даже коротко остриженный ноготь оставит на ней свой след. — Одну лишь тебя.
Песня ( настроение мелодии, и собственно этот главный куплет) идеально подходит к тому, как Изумруд слышит и расценивает поступки Алмаза. По сути этот куплет — это именно голос Алмаза, который крутиться внутри ее головы, снова и снова. Болезненные вопросы на которые еще предстоит найти ответы. What would you do if I told you I hate you? What would you do if your life's on the liine? What would you say if I told you I hate you? I got something that'll blow your mind!
Задача : Трое. Двое против одного.
Вопрос : Кто третий, когда в дорогих апартаментах их только двое?
Ответ : Она сама, всегда она сама против самой себя.
Сколько раз поступки и мысли Изумруд иначе чем саботажем против себя самой нельзя было назвать? Достаточно часто, что бы усомниться в психологическом здоровье женщины или хитро замаскированном неким латентном, особо изощренном мазохизме. Да что скрывать, 99 из ста, став свидетелем этой сцены, с твердой уверенностью скажут, что Изумруд мазохистка с ярко выраженным (просто глаза режет, смотреть невозможно) комплексом жертвы. Любить такого как Алмаз, даже сейчас, кем еще нужно быть? А еще 25 возможно не смогут удержаться от настойчиво бьющейся в висок острой потребности здесь и сейчас помочь женщине, кем бы она не была в своей голове, лично попытаются прибить наследного принца Немезиса.
Но этой сотни свидетелей в апартаментах не было. Был только Алмаз и Изумруд.
Двое против одного.
От удара о стекло затылком, у Изумруд на пару секунд потемнело в глазах. Ноющая спина, что судя по ощущениям на завтра обязательно расцветет как ирисы по весне, всеми оттенками фиолетового, это было почти терпимо, по сравнению с болью в голове.
В сумятице почти гаснущего сознания, женщина успела вяло испугаться, что ей проломили череп.
« Не самая красивая будет смерть. »
Мечтала ли Изумруд умереть красиво?
Об этом она никогда не думала толком, скорее ей как всем женщинам, не хотелось умирать уродливо.
Просто она была не из породы кисейных барышень, что в ответ на любую ничтожную царапину нанесенную на влюбленное сердце, наполняли ванну горячей водой и душистыми лепестками роз, нанеся полный макияж и сделав прическу, с торжественным выражением лица резали вены поперек запястья ( Что за отношение к самоубийству?! Почему не дать себе труд вначале прочитать сопутствующие материалы? Например информацию о том, что вены нужно резать вдо-о-оль, если вы конечно хотите умереть) или пили полную упаковку снотворного.
Изумруд была чужда идея — умру красиво и тогда вы все те, кто обидел меня, будете страдать до самой смерти от неизлечимого временем раскаянья и жгучего чувства вины.
Может быть она бы еще подумала над чем-то подобным, если бы не знала Алмаза. Никогда не идеализируя своего избранника, видя его именно таким как он есть, она четко понимала, сделай она подобную дурость, то вызовет в душе мужчины лишь новую волну брезгливости, о которой впрочем он быстро забудет, как и о ней самой.
Вот и получалось так, что в самые мрачные и темные ночи, Изумруд охотно читала истории публикуемые патологоанатомами, о том как девушки и юноши хотели красиво уйти из жизни, но что то пошло не так. От снотворного начало рвать и в итоге тебя находят не в лепестках роз и в ванной, а облеваную у унитаза, спрыгнувший с высотки труп напоминает мешок с обломками костей, а у повешенных расслабляются мускулы в прямой кишке и мочевом пузыре за что в морге таких ласково зовут “засранцами”.
— Все как я представляла. — Хрипло выдавила Изумруд, твердо встречая взгляд Алмаза.
Когда в голове перестало шуметь, то в рев ярости “да как он смеет!!!”, вплелся второй, уступчивый с мерзко плаксивыми интонациями. Та другая женщина, с прежде смазливым, но теперь необратимо подурневшим лицом испещренными ранними морщинами, бесконечно и совершенно уродливо рыдающая взахлеб, готовая цепляться за ноги любимого, даже когда он продолжает идти дальше, позорно волоча ее по земле, та другая причитала как плакальщица на похоронах, не тратя и секунды, что бы сделать вдох для новой тирады.
« Подчинись ему » « Стерпи, ради него. Потом он обязательно извиниться» «На самом деле все твоя вина, не стоило так с ним поступать» « Не сопротивляйся » « ты ведь любишь его » « Да, он вытирает сейчас о тебя ноги, но когда ни будь потом, он обязательно увидит, осознает, что ты была единственной из всех верна ему. » « Будь мудрее этого, прости его »
Но что было за всеми этими словами красивыми как клятвы молодоженов перед алтарем? Жертвенности и всепрощающая чистота души? Слепота влюбленного?
О нет, если бы.
Похоть.
Похоть. Даже сейчас, единственное о чем думала та вторая, взахлеб рыдая с видом примерной монашки оплакивающей грешника, она задыхаясь от похоти с нетерпением ждала когда же, ну когда “грешник” повалит ее на любую горизонтальную поверхность и сделает то, о чем она до исступления мечтала оставаясь одна в пустой келье. Плача о чужих грехах, она ждалда когда ее грубо, думая только о своем удовольствии, жестоко поимеет, именно так как может сделать только он, грешник осужденный на смертную казнь завтра утром.
Та вторая так давно хотела Алмаза, что готова была подбирать крошки с пола.
Двое против одного.
Вот только как и с описанным ранее “красивым самоубийством”, Изумруд слишком хорошо успела изучить того кого любила. Лепет рыдающей женщины не впечатлил ее. Зачем слушать простой самообман той, у кого недостает сил честно встретить собственное отражение в зеркале. Пребывая в фантазиях там, где ее лицо еще было миловидным и могло кого-то соблазнить на ночь, она совершенно не видит отчаянной скуки в глазах “грешника”.
Алмаз провокационно раздвигает ей ноги, насильно усаживая себе на колено? А штаны его где? На полу? Нет, на нем. Как и рубашка, трусы и чертовы носки. Только ботинки спустились на тридцать этажей ниже, но и то сделала она сама, его заслуги здесь нет.
Скорее всего все закончиться как плевок, брошенными в лицо оскорблениями и красивым уходом, что бы спешно помыть руки.
« Может ли мужчина хотеть ту, кого настолько презирает, как он меня? Ведь это даже не ненависть. Как обидно»
Изумруд была в ярости.
Злые слезы блестели в глазах, когда она вцепилась в руку Алмаза на своем горле, царапая, со всем непримиримым отчаянием дикой кошки, борясь за вздох воздуха.
— Все именно так как я представляла, когда одна в постели, от скуки позволяла своим рукам делать многое — повторила она. — Я представляла, как вы мой принц, сильный и порывистый, черный грешник, но все равно ослепительно красивый, ломаете просто грубой силой. Я представляла в ваших прекрасных глазах презрение и брезгливость, все совсем как сейчас. Оскорбления смешанные с физическим насилием. Так волнующе, просто сердце заходиться. Я представляла как женские стоны и пустые мольбы “нет” отпусти! Не надо! Мне больно... Очень скоро — Изумруд цинично усмехнулась — Подозрительно быстро сменяются жаркими стонами, только для приличия перемежаемые неубедительными рыданиями. О да. Я представляла все именно так. Вот только делали все это вы с Серенити! А что в итоге? Мой принц хоть раз ударил ее? Вы были в ней? Кажется порвали рукав платья и все. Поэтому нас всех и помиловали, а почему бы и нет? Какой принцессе не льстит отчаянно влюбленный злодей, что в ее руках становиться ручной белой овечкой. Будет что рассказать дочке, не без самолюбования.
[nick]White Demande[/nick][status]imperfect and human, are we?[/status][icon]https://forumupload.ru/uploads/001a/e5/e0/21/48560.jpg[/icon] Внутри закипала жуткая, ледяная ярость. Безразличие, задрожав под закрытыми веками стёрлось, едва взгляд вновь распахнулся: возжелай Изумруд прочесть, что было написано в том, увидела бы одно — Алмаз убьёт её здесь и сейчас, не распыляясь на разбирательства.
Как многое может случиться всего за одно мгновение?
За мгновение рождаются и умирают, страдают от неизлечимых болезней и лжи, казавшейся проведёнными через вечность чувствами, но не здесь. Не в этом мире, не в этом времени, в мгновенье — не в этом. И она, зажатая между ним и стеклом, плюёт ему прямо в лицо: тем, что прогнулся, согласился и сдался ради куклы, вылепленной вселенской силой и больным воображением.
За мгновение разжимается его рука, что до того стойко терпела все попытки себя от неё отцепить, хоть и будет саднить, исцарапанная, после. За мгновение он отстраняется, резко вырывая из-под Изумруд колено, едва ли не отпрыгивая, отталкиваясь свободной рукой от стекла, чтобы разорвать это порочно близкое расстояние, которое он создал недвусмысленной грубостью, а она — хлёсткой пощёчиной. Уж лучше бы по лицу.
На то, чтобы резко развернуться на пятках, нужно тоже всего мгновенье, уже то, что шло за первым, отправиться от Изумруд прочь, ко входной двери, наплевав, наконец, на всё. На то, что не стоило приходить. На то, что не стоило оставаться. На то, что «лучше босиком, чем в этих ботинках» звучит правильнее, как «лучше босиком, что в одной квартире с этой...».
— Сумасшедшей, — добавил Алмаз негромко вслух, когда рука уже легла на ручку, но дверь не поддавалась. Он не помнил, чтобы ту за собой закрывал, Изумруд, находясь в поле зрения, не имела такой возможности тоже; запоздалый взгляд уткнулся в разбитый коммуникатор, осыпавшийся осколками вниз, окровавленная рука, издевательски очертившая губы... Наращивая темп, в ушах гудела кровь. Алмаз был уверен: красоту полёта оценили не только ботинки, фартук и здравомыслие Изумруд. — Дура!
Это выкрикнул, почти переходя на рык, убеждаясь в том, что она его точно услышит. Пришлось снова закрыть глаза, позволяя себе крайне неторопливый, крайне глубокий вдох: за него понимаешь больше, чем за мгновенье. Желание снова схватить Изумруд за шею, приложив с прежней, если не большей, силой о дверь, повторяя то до «победного». Он мог с готовностью ставить: девушка сломается быстрее. Слишком жестоко даже для него; Алмаз не испытывал жалости и сожалений о том, что сделал минутами раньше, он охотно повторил бы то снова, откати кто время назад, но бессмысленная демонстрация физического превосходства, — пустая его трата.
Приятней и проще вниз шагнуть с тридцатого этажа, обретая покой и свободу. Или спустить с него Изумруд.
Он бы ей, коли мог, посоветовал: выйди с крыши сама, пока ещё можешь.
Что угодно, лишь бы не оставаться снова наедине — в этом открытом и предательски замкнутом ею пространстве.
Не так, как Алмаз себя ощущал. Не собой. Не-собой-ледяной-беспринципной-скалой, у которой есть на всё план и стратегия, который знает и видит каждый шаг визави наперёд; начитанным умником Алмаз никогда ни был, но людей читал, как никто.
Не-собой-легкомысленным-повесой, человеком-выпивкой, человеком-вечеринкой, всякий раз уходящим с новой юбкой.
Кем-то. Даже не между.
Выдох, с которым он открыл глаза, завершился приглушенным треском: кулак с силой впечатался в беспристрастную дверь. Боль оглушала меньше клокочущей злости, Алмаз встряхнул, расправляя, пальцы, убеждаясь в том, что придуркам как он везёт, да не в том.
— Ещё раз заговоришь о Серенити, — вернуться в гостиную показалось меньшим из вероятных зол. Он застыл в проходе, дыша по-прежнему неровно и медленно, думая о том, что держать с ней дистанцию — лучшее, что он мог бы сделать. И снова шаг. — И я оставлю тебя здесь, гнить вместе с ней в хрустальном склепе, в апогее этого жалкого и циничного страха просто взять, и по-хорошему, по-человечески сдохнуть, — и это было бы лучшее, что Нео-Королева могла сделать для Земли. Настолько жалкая, настолько убеждённая в своём праве извечно править, испорченная упавшей на неё с небес силой, с которой Серенити так отчаянно не хотела прощаться. Отчаянно настолько, что превратила собственного ребёнка, о любви к которому так самозабвенно лгала, в девятисотлетнюю игрушку собственного эго, обременённую интеллектом пятилетки. Алмаза тошнило и от неё, и от себя всякий раз, как он вспоминал их мимолётный поцелуй и пожирающую его жажду поставить Серенити перед собой на колени; слишком поздно смог осознать, что ему это не нужно — преклонение от кого-то, вроде лже-королевы. Его каждое слово вбивается в воздух, словно чувствуя неясное сопротивление того, и Алмаз ломает его, делая за шагом — шаг, всё ближе и ближе. — Будете торчать здесь вдвоем, две идиотки. Она, — дыхание заходилось всякий раз, когда он думал, как сильно её ненавидит, — будет вёдрами поедать к себе жалость, не в силах заметить, что портит всё, к чему прикасается. И ты.
Алмаз запнулся, останавливаясь: до Изумруд оставалось немного, но руки не протянешь, чтобы снова схватить. Любой другой человек в её положении стал бы пятиться, попробуй он сделать ещё хоть шаг; Алмаз не знал, что бы сделала Изумруд.
Столкнувшись с Серенити, он ответил на силу силой, пытаясь завладеть Серебряным Кристаллом с тех самых пор, как впервые увидел его силу, и проиграл. Кристалл был тем единственным, что он хотел и тогда, и не отказался бы иметь сейчас: кем надо быть, чтобы представить себе то, что представляла, по личным её заверениям, Изумруд? Что он добирается до силы, оказавшейся в неправильных руках, вдалбливаясь в Серенити под симфонию из «жарких стонов и неубедительных рыданий»?
— Чего ты хочешь? Чего добиваешься всем этим цирком: с дверьми, ботинками, пошлыми откровениями? — ушибленная рука, попытавшись стиснуться в кулак, отозвалась болью и гримасой на и без того безрадостном лице. - Чтобы я, наконец, отымел тебя прямо здесь? — вопреки всему, что творилось в девичьей голове, в одном она была права, не видя в нём утраченного, забытого всеми и им самим света в самых тёмных уголках души, за который каждая девушка мечтала ухватиться. Он читал это в лице всякой случайной пассии на ночь, что слетались на выдуманный ими же свет, как мотыльки на костёр, протягивая ему свою спасительную руку; Алмаз не представлял, откуда берётся всё это. Даже во взгляде Серенити, единожды скользнувшем по нему с жалостью, было это. Но в глазах Изумруд — нет. — Как грязное животное из твоих фантазий? — он был порывист и груб, не даря избранницам ни нежности, ни ласки, но каждая из них ложилась под него добровольно. Алмаз терпеть не мог стенаний и слёз, свято верив в то, что ни у одного вменяемого человека на это не встанет, и причислял себя к последним. Он понимал, что вопросы звучат наивно и глупо: она расхаживала перед ним голой с тех самых пор, как тот здесь появился, и теперь Алмаз думал, что Изумруд с удовольствием отдалась бы любому, кто захотел её взять: была ли для неё разница, когда можно представить, что это — он?
Порочная и испорченная, человечная — от пяток до макушки.
Как мир, о котором он так самозабвенно мечтал.
— Дура, — повторил, уже глядя в глаза, с которых Алмаз упрямо, как осёл, с самого порога не отводил взгляд, — лишь когда она подставляла спину. Всего один рывок, чтобы притянуть к себе, дёрнуть за руку, обхватывая после того за спину, прижимая её к себе, холодную, злую и мокрую. Запястье с изнывающими от боли пальцами свисало безвольно, не позволяя укрепить хватку, не отпустить; вместо того он накрыл её губы своими, целуя жадно и голодно, словно всё это время, что они были рядом, вместе и порознь, в толпе и сейчас, без неё, хотел только этого; словно не заметил (да и заметил ли?) их лишь сейчас. Словно можно было всем этим: мелкими, мимолётными укусами, когда та пыталась что-то сделать по-своему, горячим дыханием и требовательным языком выбрать, забрать из неё всю ту дурость, что рождалась в девичьей голове. Мысль ударила, целясь не в рассудок, сразу под рёбра, выбивая дыхание, вынуждая его прекратить — мысль была отвратительной. — Только не начинай представлять, что я целовал её так.
Его крик переходящий в низкий вибрирующий рык, в нем было столько ярости и чего то почти животного, что живот скрутило от накатившего страха и обжигающего огнем восторга.
Да. Таким она его еще не слышала. Безоглядно злым, взбешенным, опасным, желающим убивать.
Она бы хотела записать этот крик, что бы после, одев наушники и поставив на полную громкость звук, слушать его снова и снова.
« Мог он так же кричать в постели? Рычать, придав своим телом, сжимая пальцы на тонкой шее? »
Творческая жилка, та самая, что давно превратившись в безотказную мусорку, вынужденая вобрать в себя весь тот хлам из нереализованных фантазий и отвратительно гниющих в безответности чувств, перерабатывала полученное в сумасбродные фантазии о Серенити или любой другой женщине, может даже даже нескольких одновременно, на долю которых выпадала ярость принца.
Изумруд было невыразимо страшно, голова все еще ныла от удара затылком о стекло, Алмаз… он был не только ее прекрасным принцем, но еще он был самовлюбленным убийцей. Но запертая наедине с ним, умышленно зля его, доводя до грани, помимо ужаса она впервые за последние полгода снова чувствовала себя живой.
Хаотично выдвигая ящики, стараясь не шуметь, дрожащими руками Изумруд перебирала кухонную утварь, ища то единственное, что могло бы дать ей хоть некоторую защиту перед мужчиной.
«Нашла, вот он!»
Бум!
Звук глухого удара кулаком об стену, заставил ее буквально подпрыгнуть на месте. Слишком легко представить, что будет, ударь он не стену, а ее. Изумруд в панике чуть не выронила на пол свою драгоценную находку, рукоятка противно скользила в вспотевшей ладони. Крепче сжимая пальцы, женщина резко обернулась лицом к вернувшемуся принцу, пряча руку за спину. Выпрямив спину, сохраняя видимость спокойствия, стоя на пороге кухни, совмещенной с гостинной, она напряженно слушала его слова, не перебивая, только сильнее прищуривая глаза, словно принц умел ослеплять как солнце в ясный полдень, а нежную кожу на спине в это время холодил металл, невидимый для мужчины.
— Чего ты хочешь?
« Вас. Всегда только вас мой принц. »
— Чего добиваешься всем этим цирком: с дверьми, ботинками, пошлыми откровениями?
« Вас. Только вас мой принц. »
— Чтобы я, наконец, отымел тебя прямо здесь?
« ... »
Как бы не была она сейчас зла, но сам вопрос, брошенный вот так просто, в лицо... Понимал ли Алмаз, насколько жестоко каждое из сказанных им слов? Даже всей ее аристократической гордости увы оказалось не достаточно, что бы идеально держать лицо. Желанные слова, но ужасно неправильная интонация и ситуация и все же первая реакция всегда самая честная.
Что сделала Изумруд?
Ее ищущий взгляд помимо ее воли, оценивающе пробежался по интерьеру, подмечая всевозможные удобные места.
Осознав, ЧТО только что она сделала, женщина побледнела словно лист бумаги. Как же она ненавидела в себе эту слабость, пара слов, и что-то внутри превращало ее в шелковую ленту которая гибко льнула к рукам желанного мужчины.
«Зачем принцу шелковые ленты? Я отвратительна. Хочу привязать его к кровати, закрепив руки и ноги большими бантами. Пусть моему принцу не нужны шелковые ленты...я все равно хочу представлять его вязанные запястья и эти нелепые банты и бантики. Какие у него красивые руки. Если не любоваться его ликом, я могла бы вечно изучать только его руки, длинные артистичные пальцы, изящные запястья перевитые узорами вен, форма ногтей. Я могла бы смотреть на них вечно. »
— Как грязное животное из твоих фантазий?
« Не думать, не думать, не думать... Будь вечно проклята Серенити...Изумруд даже не не смей сейчас думать об этом. Ты ведь не дура. Это только слова. Нет, не смей представлять себе ничего подобного. Я приказала — нет! ... Черт. »
— Дура.
« ...Знаю... Я тоже так думаю. Дура. »
Поцелуй принца можно было сравнить с тем, словно он приставил к ее виску ствол и нажал курок. Все что металось и жило там, в воспаленном мозгу, в одно мгновение прекратило свое существование.
Не первый поцелуй для нее, но первый с тем, кого она всегда представляла целуя других. Некоторые целовались даже лучше чем Алмаз сейчас, но Изумруд не была разочарована, в ее мозгу просто не осталось того, что могло думать, злиться или ядовито высмеивать чужие ошибки и слабости.
Безумно красивые, трепетные хрустальные слезы, как слезные капли перед камерой у бесталанной актрисы-красотки, соленые капли сорвались с длинных ресниц, делая ее без того мутно рассеянный взгляд с поволокой, обманчиво беззащитным, даже слабым.
— Как скажите мой принц. — кротко, шепотом согласилась она, с послушностью марионетки в руках кукольника, кивая головой.
« Все будет как вы того захотите мой принц »
Поцелуй… В сущности такая мелочь для той кто давно не была невинной, но от него в одно мгновение ослабели колени, а пальцы пробила мелкая дрожь. Поцелуй проник в нее глубже, сильнее, чем те кто были в ее постели.
Возможно она бы сказала еще какую отталкивающую глупость, как самый возможный вариант : неловко, почти заискивающе
улыбаясь нагло соврала, что не успела распробовать и необходимо поцеловаться еще раз, для гарантии, чтобы уж точно знать как именно НЕ поцеловал принцессу Алмаз, но ее прервал звон металла о камень.
Нежная улыбка на припухших губах замерла наклеенной, неловкая и нелепая. В резко сузившихся зрачках, с такого
близкого расстояния как они стояли сейчас, можно было легко заметить испуг.
Широко распахнув глаза, напряженно замерев, храня натянутую полуулыбку на лице, она смотрела только на Алмаза, не смея даже опустить взгляд вниз, там где у их ног лежит острый нож для разделки мяса, который можно было причислить к
холодному оружию, так как ручка имела упор, не давая соскользнуть ладони.
Нож, вернее кинжал, был когда-то куплен ею в сувенирной лавке, так как ручка была выпилена из цельного кристалла аметиста, а лезвие отлитое из серебра 960 пробы, украшали королевские лилии. Легко догадаться о ком думала девушка, когда брала его в руки.
Нож нашел свое антистрессовое применение на кухне, в те минуты когда она была чем то недовольна ( вернее одним единственным из всех мужчин), женские ручки сжимали шедевр ювелирного дела, с идеально острым лезвием и отчаянно резали хлеб и овощи. Какое извращенное удовольствие она чувствовала в тот момент не описать словами, затаив дыхание
любуясь гордым клинком, таким смешным и нелепым когда к лезвию прилипли кусочки яблочной кожуры или хлебные крошки. Разве можно унизить оружие сильнее?
Она даже резала этим кинжалом сладкие торты, марая по рукоятку в приторно сладком белом креме.
Но речь сейчас не о ноже и том, насколько сильно произведение ювелирного искусства напоминало ей Алмаза, а о том, что кинжал делал в руках женщины, почему она прятала его за спину, когда ее принц вернулся, после того как обнаружил, что дверь заперта, а коммуникатор разбит.
Изумруд поджала припухшие от поцелуя губы, сменяя испуг на хмурую сосредоточенность, теперь наблюдая за принцем уже с вызовом.
Говорить “Это не то , что ты подумал” даже она посчитала абсурдным, все было именно так как выглядело. Сейчас, не обладая магией, как ей было еще защитить себя? Женщине не только претила мысль о самоубийстве, но ее не устраивала и нелепая участь быть повторно размазанной по стеклянным дверям, ведущим на террасу и небольшому бассейну под открытым небом.
Не зная, что ей стоит сейчас сделать, пинком отправить кинжал куда нибудь под диван, или наступить на него...а вдруг не заметит, Изумруд напряженно нахмурилась.
— Кхм...так на чем мы остановились мой принц?
Потянувшись вперед, переступая серебряный кинжал, Изумруд поймала его за руку, чувственно и осторожно поглаживая тонкую кожу на внутренней стороне запястья, где просвечивал голубые тропки тонких вен.
— Мой принц, у вас красивые руки. Они совершеннее, чем у мраморных скульптур из всех музеев мира.
Женские пальчики все также нежно поглаживая, пробирались вверх по рукам, успокаивая, ласкаясь, обещая быть покорными и всегда внимательными к чужим капризам.
— Мне столько раз хотелось коснуться их, просто переплести пальцы…Что очень скоро эта потребность стала ранить…
Подойдя в плотную к принцу, забыв как моргать, изучая его совершенное лицо потемневшим взглядом, женщина убаюкивающими словами колыбельной, тихо говорила.
— Вы знаете мой принц, что теперь заставляет мое сердце биться быстрее? Я представляю как в эту кожу впиваются шелковые ленты, оставляя красные следы. Ленты, податливые и нежные, совсем как я для вас мой принц, но если завязать в несколько узлов, их будет сложно порвать…Мой принц вы хотели бы попробовать? Один раз…освободить себя от того груза ответственности, что вечно давит на вас? На мгновение, всего на несколько минут, просто почувствовать, каково это, когда твои запястья стянуты узлами, непослушны и больше ничего не зависит от вас?
[nick]White Demande[/nick][status]imperfect and human, are we?[/status][icon]https://forumupload.ru/uploads/001a/e5/e0/21/48560.jpg[/icon] Насильно вырванный поцелуй вышел передышкой, нужной и желанной, отводя градус напряжения вдаль от красной отметки, — нельзя было сказать, что Алмаз «так и планировал». Подобные этой выходки по обыкновению заканчивались иначе, толчком доводили до точки невозврата, что всякий раз едва отличимо разнилась с предыдущей, но была по итогу всё той же; с Изумруд «по обыкновению» не получалось.
Звон металла о пол вблизи реявшей за спиной Изумруд кухни был недвусмысленным; он сомневался, что та не в себе настолько, что бегала к ней за ложкой побольше, — чтоб удобнее было есть всё то, что Алмаз с порога на неё выплёскивал. Губы тронула едва различимая усмешка.
— Всё должно зависеть от меня, — самодовольно заметил он. — Это дар, а не проклятие.
Знай Изумруд его лучше, не пришлось бы в том сомневаться. Даже сейчас, когда жизнь его на минуты принадлежала уже не ему, а ей, она не сумела ту удержать, не рискнула воспользоваться, беспечно выпустила из дрожащих от одного прикосновения рук; новое «зря» среди множества прочих.
— Ты могла бы покончить со страданиями одним неловким движением, Изумруд, — непривычно мягко для себя, без тени насмешки, без привычного превосходства во взгляде сверху вниз заметил Алмаз, перехватывая ласкающие его пальцы в свои. — Ведь ты понимаешь: я здесь не для того, чтобы исполнять твои фантазии и мечты, — он вновь притянул девушку ближе, вновь стёр остатки расстояния между, — только для того, чтобы бросить небрежный взгляд поверх её головы за спину, к полу. Всё же нож; Алмаз, не без пущего самолюбования, хмыкнул. — И, говоря тебе «здесь», я не имею ввиду квартиру, в которой ты не стала бы прятать оружие за спиной. Ты не смогла, Изумруд, — боль от движения в ушибленных пальцах была всё несносней, но Алмаз, скрипя зубами, терпел и её, не выдавая тех неудобств, что доставлял столь тривиальный жест — пропустив сквозь них тяжёлые изумрудные пряди, он убрал их девушке за спину, неторопливо огладив освобождённое плечо. — Не говоря о том, что по-прежнему не предложила мне выпить.
Он развернулся, увлекая Изумруд за собой; всякий раз, стоило ему отпустить, она вытворяла... нечто. Других слов, входящих в рамки цензуры, у Алмаза не находилось.
Даже сейчас, будучи совсем рядом, умудрялась бредить откровенно. Пусть и слова её не были логики лишены — для тех, кто Алмаза не знал совсем, он нередко представал кем-то, утомлённым выпавшей на него долей, охочим только до развлечений.
Изумруд доказывала, что она — всё о том же.
Отыскать среди бара вино задачей было несложной, хоть и несколько удивительной — он бы не стал поражаться тому, что девушка подавно опустошила свои запасы.
И предпочел бы ему что-либо тяжелее: после того, как трон Чёрной Луны канул в Лету, лишив вместе с тем возможности на себе восседать, драматично покачивая багровой жидкостью, заточённой в тонкие стенки и вещая «злодейские речи», оно утратило прежнюю ценность.
— О деле, с которым я к тебе пожаловал, — руку Изумруд пришлось отпустить, расправляясь с плотно засевшей в горлышке пробкой; пришлось вместо этого использовать взгляд, выученный Алмазом в далёком детстве, — от такого все мелкие засранцы, среди которых был и он сам, мигом обращались шелковыми лентами, упомянутыми только что Изумруд, и строились в ряд при одном только виде их гувернантки. Алмаз жалел о том, что не сумел сохранить её саму. — Этот мир отправляется ко всем чертям, — когда с пробкой было покончено, он утянул их обоих — вино и девушку, к дивану за собой, не особенно утруждаясь бокалами. — Возможно, прямо сейчас хорошенькая головушка нашей Королевы катается по дворцовым полам на потеху отвратительному сброду, от которого не в силах избавиться даже она, — к рыцарям-спасителям из прошлого-будущего приязни Алмаз не испытывал. Он небрежно откинулся на спинку, усаживая Изумруд себе на колени, — но ничего из этого я не узнаю, потому как застрял здесь. С тобой, — горлышко ткнулось в острые ключицы, ладонь медлила совсем недолго, прежде чем склонить бутылку под нужным углом; бледную кожу спешно обрамляли неровные багровые потоки. — Убеди меня, что не зря.
В какой момент шестой аркан карт таро, из “любовников”, превратился в нежно “влюблённых”?
Когда композиция из мужчины стоящего между двух женщин, одна из которых опирается на его плечо, а другая наоборот с кротким видом поддерживает его под руку, превратилось в одинаково голеньких Адама и Еву, с парящим над ними сладким ангелом и все это на фоне древа познания? Того самого дерева которое очень провокационно было оставлено богом посреди Рая, что даже не будь в той истории искушающего Еву змея, все равно это был лишь вопрос времени “когда”. Чего именно добивался бог? Не хочешь чтобы твои творения ели запретные яблоки, так не ставь запретное дерево у всех на виду в шаговой доступности. Воткни его например на вершину самой высокой горы или оставь на острове, посреди бурного океана. Это что, та самая пресловутая “свобода выбора” предоставляемая человечеству в отличии от верных ангелов, более ранних его творений?
Свобода выбора — дай им возможность падать? Вырой яму посреди поляны, если вокруг слишком безопасно и некуда "упасть"?
Шестой аркан таро, в композиции из трех фигур, очень часто ту из женщин, что опирается на плечо мужчины изображают в красном платье, а другую в противовес ей, в белом. Изначально их одежды не были столь прямолинейно читаемы, важнее сами жесты, но люди ленивы и любят утрировать. Алая иссушающая страсть, которая забирает твои силы, ничего не давая взамен или белая поддерживающая любовь почти ничего не требующая взамен?
Язык цвета, понятный каждому почти на интуитивном уровне.
Говорят у каждой женщины должно быть хоть одно красное платье.
Кто говорит?
Мужчины.
Это ли не библейский намек, на то, что женщина была и навсегда останеться сосуд греха?
Даже если ты порядочная мать и верная подруга, стоит лишь облачиться в алые тряпки и мужчина увидит в тебе ту самую желанную ему червоточину, страсть возможно способность его разрушить или подвести к черте.
Что может быть притягательнее для мужчины чем женщина в красном, сосуд греха в который он может упасть с головой, теряя себя в животной страсти? Будет что вспомнить, о чем рассказать, когда вернешься к своей тихо ждущей ...женщине в белом. Если она у тебя конечно есть.
У Алмаза не было “женщины в белом”, надежного и тихого тыла. Он сам носил белое, хотя к его характеру больше почел черный или пурпур.
Но вот женщина “в алом”, ее он создавал сейчас сам, по капле одевая обнаженную Изумруд в платье из дорогого красного вина.
Стоит ли упоминания то, что это был любимое вино принца?
Никаких совпадений, марка, год, сорт.
Она слишком хорошо знала его вкусы, даже лучше чем свои собственные, настолько, что поливина вин в баре...это было все для него. Из всех алкогольных напитков отдавая предпочтение лишь французскому шампанскому, она хранила дорогую коллекцию красных вин.
Бесконечно влюбленная женщина которая могла бы быть всю жизнь счастлива позволь принц ей быть рядом с ним в “белом”, ее одевали ее в красное.
Злая улыбка перечеркнула рот Изумруд, придав ожесточенности без того резким чертам лица. Внешность про которую легко сказать “красивая”, но невозможно описать как “приятная”, “вызывающая доверие”.
— Красное ...платье? Да, я не раз слышала, что у каждой уважающей себя леди обязательно должно быть в гардеробе одно такое платье, а у плохих девочек — и не одно... — Не отводя заледеневшего взгляда, она провела рукой по окрашенной в красный грудь, после медленно облизнула пальчик за пальчиком, пробуя свою “одежду” на вкус.
Все таки шампанское ей нравилось больше, но важнее собственных вкусов и предпочтений, с самой первой их встречи был и всегда оставался Алмаз. Он один. Ради него она изменилась настолько сильно, что порой не узнавала собственное отражение.
Если ему нравиться красное вино и красное платье, хорошо, она попробует полюбить и это.
Но что делать с тем, что ей никогда не облокотиться о его плечо? Сама первой уронит нож, сама первой вспыхнет от никому не нужной чуткой заботы?
Как можно навсегда переделать себя под чужие вкусы? Это возможно?
На самом деле, было бы куда лучше, если бы она казалась влюбленной больше, чем на самом деле была ею.
Чертово красное платье.
Сколько раз ее мать, леди до кончиков ногтей, говорила, что ее дочери необходимо иметь нечто подобное в гардеробной? Куда чаще, чем критиковала ее увлеченность Алмазом.
Красное...Изумруд никогда его не любила и в ее гардеробе не было пошлых красных тряпок.
Только красный лак и красная помада, но никогда не платье.
— Мой принц, вы так прекрасно жестоки, даже сейчас. Доказать...Убедить вас...Хах. — Она подалась вперед, подставляя облитую вином грудь, под его губы. Бордовые капли срывались на белую рубашку, когда она холодно смотрела на него сверху вниз, уложив липкие от виноградного сока ладони на широкие плечи, больно впиваясь коготками сквозь ткань, в кожу.
Как ей хотелось вместо этого вцепиться в его лицо, кто бы знал, но женщина в белом, всегда останется ею, даже если одеть ее в красный.
— Мне нужно подумать, как это можно сделать мой принц. Если быть до конца искренней с вами, то я бы сама не отказалась посмотреть на хорошенькую голову королевы, что расположена отдельно от ее тела. Поэтому, мой принц, прежде чем убеждать вас, что бы в моих словах и действиях не было режущей слух фальши, вначале мне нужно найти причину для самой себя, почему в своем незнании заперев нас здесь, не сделала тем самым опрометчивой ошибки, решив нас обоих столь прекрасного зрелища.
[nick]White Demande[/nick][status]imperfect and human, are we?[/status][icon]https://forumupload.ru/uploads/001a/e5/e0/21/48560.jpg[/icon] Безразличие взгляда сменилось теперь любопытством; с таким ученые, кружащие на острие открытия, наблюдают за подопытными, — Алмаз получал, что хотел.
Покрасневшие и припухшие костяшки пальцев помогали ему «одевать», как выразилась сама Изумруд, её, покрывая тонкой багровой пеленой клочки кожи — спину, талию и бедра, что так удачно огибали сами потоки, стекавшие по рёбрам и груди.
Не вкладывая в свой жест никакой глубины, ему просто нравилось смотреть за тем, как хвалёная аристократичная бледность размывается, пачкается и исчезает, он не без удовольствия отмечал, что Изумруд не могла похвастаться тем же.
Тем хуже для неё.
— Я подскажу, — заметил Алмаз милостиво, нехотя отбрасывая почти пустую бутыль в угол дивана, не позволяя той встать колом между ними. Кожу под ноготками жгло, тонкая ткань не служила должной преградой и это было приятным, — ощущение себя чувствующим и живым в их мёртвом мире. Губы легко прихватывают кожу на её груди, он проводит по ней языком, позволяя себе почувствовать терпкий привкус вина, поднимаясь точками поцелуев к ключице, оставляя на ней последний — дольше, осознаннее и глубже. — Всё дело в эмоциях, Изумруд.
У всякого есть предел прочности, и его шаг за шагом, сантиметр за сантиметром рушится; в том, как крепко сжимали под собою пальцы её бедра, рискуя оставить за собою след, в том, как неспешно поднимаются руки выше, оглаживают ягодицы и торопятся вверх, к ямочкам на пояснице, надавливая на них подушечками больших пальцев.
«Это всё ещё Изумруд», — торопливо комкая в сознании ненужные мысли, что одна за другой выстраивались в возмущенный рейд, Алмаз шумно выдохнул, смешивая то с очередной усмешкой. «От минутной слабости с ней будут одни проблемы».
— Они делают нас уязвимыми, — пальцы в лёгком прикосновении прошлись по её животу, коснулись вздымавшейся дыханием грудной клетки, остановились, сцепившись как раньше на шее, но теперь не несли за собою откровенной грубости и видимых угроз, лишь приподняли над собой её лицо, запрокинули голову и двинулись дальше, к щекам, окрашивая в красный губы. — Я понял это гораздо позже, чем того бы хотел: мой брат был ничтожен и слаб в момент, когда нужен был больше всего, и я сделал это. Разорвал порочный круг из бремени родственных чувств, избавившись от него. И никогда не был так близок к победе. Когда остаются лишь цель и способы её достижения — вот истинное наслаждение, его невозможно подделать, ничем не заменить.
Алмаз говорил с той фанатичностью, которую сложно отнести к чему-то кроме ярых убеждений, но с сожалением для себя понимал — сейчас за тем кроется нечто большее, чем желание донести, навязать собственный взгляд. Для того слишком много придётся сломать.
Изумруд уже была изломана, но по-прежнему недостаточно сильна.
— Я и в самом деле здесь не для того, чтобы воплощать фантазии в жизнь, но дать тебе то, что ты хочешь для меня не составляет труда. Попроси, — он подался ещё ближе, прижимаясь к ней светлой тканью подавно испорченной рубашки, позволяя Изумруд чувствовать, что сам он почти не дышит, не отзывается ударами сердца на каждый, свой или её, неосторожный ход. — Если вдруг ты действительно та, что любит получать подаяния. И, что многим важнее, если способна выйти за пределы своей одержимости и узнать, — чего в самом деле ты хочешь, Изумруд?
[nick]Green Esmeraude[/nick][status]don't complicate it[/status][icon]https://forumupload.ru/uploads/001a/e5/e0/21/99877.jpg[/icon] « ...П-Подаяния?» «Да как вы…могли….!!!» «Я..я…я…»
Выверенный удар достиг своей цели.
Кровь отхлынула от лица, побледнев бумажным солдатиком, изукрашенная в почти нелепых разводах от баснословно дорогого красного вина, она замерла не гибко ломким ледяным изваянием в руках прежде столь желанного мужчины.
Принц умел бить по больному, особенно когда имел достаточно времени изучить все слабости своего оппонента.
У нее давно не осталось совести и моральных принципов, но даже для такой женщины как она не представлялось возможным открыть рот и произнести столь чудовищную ложь — “ Мне не нужны ваши эмоции принц, а если таково ваше желание, то я отрину мои чувства к вам. Вы ведь хотели видеть меня сильнее? Я буду! Пошли вон, видеть вас больше не желаю.”
Не успев договорить, кто быстрее сомнет клоунаду слов режущим слух злым унизительным смехом, он или она сама?
Скорее всего она сама, не договорив даже первого предложения будет истерично и громко смеяться вплоть до плебейской икоты.
Ей не уйти от него с высоко поднятой головой, разыгрывая королевское безразличие.
Не сейчас или когда ни будь в будущем, а чувства давно превратились в отравляющее разум помешательство, одержимость.
Единственное, что хоть как то удерживало от полного разрушения — это гордость, острые углы оскалившейся гордыни опять и снова толкали ее на все новые поступки.
Жизнь подчиненная лишь двум ориентирам – принц Алмаз и собственная гордость.
Ей не уйти от него, она будет и дальше следовать как тень... но можно попытаться ударить в ответ.
Это она может?
Конечно.
— Посмотрите на меня мой принц.
Прогнувшись в пояснице, отстранилась, без стыда подставляясь под его взгляд, сохраняя на лице нарочито пошло приглашающую улыбку — идеальный образец обволакивающей распущенности. И словно этого мало, не отводя пристального взгляда, женщина провела кончиком языка по без того влажным от вина губам. Вот только эти самые губы, что должны были олицетворять страсть и желание, предательски дрожали, как у человека который из последних сил сдерживает слезы.
Полуопущенные веки и тень от пушистых черных ресниц тоже не могли скрыть как взгляд размазывается, наполняясь соленой горечью из боли и сожалений.
Голос Изумруд непривычно хриплый и вкрадчивый как пустой шепот, интонациям не хватало силы, но она все равно была готова играть до конца.
— Вы хорошо рассмотрели? Ведь вам это понадобиться, потом, когда вы хвалясь своей стальной выдержкой будете рассказывать другим, смакуя вкусные подробности и родинки на моем теле, о том как у вас на коленях сидела обнаженная красотка которая больше всего в своей жизни хотела вас, всегда только вас одного...
Обманчиво плавным движением, подавшись обратно, плотно прижимаясь грудью к влажной ткани, смешивая ритм их сердец, сытой змеей наклонившись к его виску, через ворот распахнутой рубашки роняя на ключицы первые настоящие слезы, которые никак не получалось удержать в узде, она коснулась уже солеными губами ушной раковины, шепча изломанным голосом, в котором неожиданно танцевала злая ирония проигравшей победительницы.
— Я вас не хочу мой принц. Впервые с нашей первой встречи. Вы добились своего. Поздравляю. Это было не просто и вам есть чем хвалиться...только не удивляйтесь, когда выслушав ваш рассказ другие мужчины будут смеяться над вами... Вы можете оставить ваши “подаяния” при себе мой принц, благодарю, но они мне не нужны. Вы оказались правы, я никогда не буду попрошайничать.
Резко, почти поспешно встав с коленей Алмаза, с брезгливым выражение провела рукой по груди, стирая красные винные заводы.
Слезы катились по щекам, даже сейчас, искренне не умея справиться с собой...Изумруд оставалась неисправима, она плакала настолько красиво, без красного носа или опухших век, что казалась лишь второсортной актрисой заменяющей отсутствующий талант внешними данными.
Невозможно поверить, не хочется утешить, не вызывает сочувствия. Бездарность с бесспорно красивыми, но неприятными резкими чертами высокомерного лица.
— Надеюсь вам понравилось вино мой принц, я покупала его специально для вас. Если у вас осталось еще немного терпения, я могу поискать запасной коммуникатор, возможно где-то завалялась старая модель и мы сможем вызвать службу починить входную дверь.
[nick]White Demande[/nick][status]imperfect and human, are we?[/status][icon]https://forumupload.ru/uploads/001a/e5/e0/21/48560.jpg[/icon]
— Выходит, мы впервые приблизились к разговору на равных, — лениво ухмыляется Алмаз, усилием воли прикованный к месту; телесное рвалось вслед за телесным, не желая заполнять пустотой едва зародившийся контакт.
Глупо было бы отрицать: он, с привычной лёгкостью отбросив былые принципы, смотрел и без пробившихся «повелений», и с удовольствием для себя отмечал, что и смерть, и непрошенное искупление были Изумруд к лицу.
Плечи кажутся чуть шире, а шея — тоньше, стоит девушке прогнуться в спине; взгляд, неуместно помутнённый слезами, угловатые, острые скулы, — щёки кажутся впалыми, а губы не лишены порочной чёткости.
Таких, как она, красивыми не зовут, лишь бесстыже добавляют — «породистые».
Как бесстыже наслаждался близостью, хоть Изумруд позволяла себе и немногое, не скрывая того Алмаз и выдохнул вслед той с сожалением, утратив под пальцами ощущение разукрашенной прикосновениями спины.
— Потому что я всегда знаю, чего хочу. Могу представить мимолётнейшие из желаний, почувствовать их. Даже представить тебя — не подо мной, а вместе с, — добавил он, и можно решить, — сощурился Алмаз мечтательно, растягивая в недвусмысленной улыбке губы. Расстояние снова прошлось по нервам, стало яснее и ярче, ощутилось под кожей почти болезненно, обратило навязчивыми все раздражители: влажную рубашку, немногие липкие капли под ней, воздух, всё же ставший пустым и холодным; собственную извечную правоту. — Хотелось ли тебе, хоть единожды, сосчитать все те дни самообмана, которыми наполнялось твоё существование?
Кажется, Алмаз звучит снова злее, стоит снова открыться взгляду и показать: «на равных» для него — это смотреть на Изумруд снизу вверх, не теряя и толики превосходства. Это пальцы, разнеженные, медлительные и ленные, как всякое движение и слово его сейчас, избавляющиеся от измазанной рубашки — шаг за шагом пробираясь по мелочи пуговиц вниз.
— Всем вам умело даётся одно, — брезгливо кривится Алмаз, стягивая рубашку с плеч, комкая в сжимающемся кулаке. — Портить всё, к чему прикасаетесь. Я сделал Рубеуса генералом, но он выбрал остаться командиром без командирской чести; подстилкой у ног нового покровителя, чьи речи звучали убедительнее и слаще, — он усмехается снова, вспоминая бесстрастные лица верноподданных Нехелении, сообщивших благую весть, — Рубеус «присягнул на верность» новому Королю. — Или, может быть, я не знаю, что время, когда Сапфиру надоест безответно винить меня во всех своих бедах, продолжая слепо бежать за моей целью, моей мечтой тоже близко? Что он сбежит из моего мира в чей-то чужой, может, Нехелении тоже, хлопнет дверью, единогласно признает виновным в том меня и будет жить, обременённый комплексом извечного мученика, считая, что я сам себя со света сживу без него за... ну, дадим мне царскую фору, — десять минут?
Сдавленный смех, прервавший затянувшийся монолог, звучал плевком в спины всех, о ком Алмаз говорил и грела мысль, что он с удовольствием сделал бы это в лицо. Сжатая в руках ткань легла на ключицу, впитывая и стирая капли.
— И мне стало по-настоящему любопытно: может, хотя бы в тебе есть хоть что-то не о тебе, а обо мне — в самом осознанном, самостоятельно принятом деле? Может, твоя мной одержимость не выдумана от жалости к себе, может, она одна в этом ненастоящем мире реальна? — ткань очерчивает, стирая, подтёки на рёбрах, резко проходится по животу, прежде чем он отбросит ту в сторону, к скинутой раньше бутылке и, противясь тому, что закипало на словах и внутри, расслабленно откинет руки на спинку дивана, устраиваясь совсем по-хозяйски. — Но ты всё так же льёшь слёзы — от жалости к себе, представляешь меня только с кем-то другим — от жалости к себе, заявляешь, что не станешь попрошайничать, жалея остатки давно растоптанной гордости. Не хочешь просить — так бери! — вновь кратко сорвался Алмаз на рык, с нескрываемым усилием сохраняя прежнее выражение лица, возвращая к спокойствию изменившийся тембр. — Но ты лишь доказываешь, что я принц идиотов, — возможно, смерть не лучший способ избавляться от связей — не самый надёжный, учтительно подсказывала жизнь, предлагая сжигать не людей, а мосты. — Ищи свой коммуникатор. Но учти, что в этот раз я не упущу тебя из виду. Селена разбери, ножи какого калибра ты хранишь под подушкой.
[nick]Green Esmeraude[/nick][status]don't complicate it[/status][icon]https://forumupload.ru/uploads/001a/e5/e0/21/99877.jpg[/icon] Она молчала, внимательно слушая каждое его слово. Принц слишком редко баловал ее рассказами о себе.
Лишь однажды выдержка изменила ей, в самом конце, стоило принцу вскользь иронизировать про спрятанные под ее подушкой ножи, женщина нетипично залилась краской стыда. Не спрашивая “кто?”, так просто открывать входную дверь будучи голой и едва стоящей на ногах от количества выпитого шампанского — она не краснела, но стоило мужчине ее мечты интересоваться какие секреты могут хранить подушки в ее спальне и женщина расцвела словно маков цвет.
« Уж лучше бы это были ножи...» — с некоторой долей сиюминутной слабохарактерности, подумала про себя Изумруд, между тем с наглой смелостью удерживая взгляд принца.
Краска смущения схлынула почти так же быстро как проступила на аристократично бледной коже, была и нет, оставляя после себя смутные сомнения — что это было? Игра теней и рефлексов? Показалось?
Но обдумать Алмазу эту почти ничего не значащую мелочь не дали как и встать с дивана, если бы он вдруг и правда решил проверить свою догадку.
Как сидел принц?
Со всем нарочито показным удобством, широко расставив ноги и откинувшись на спинку дивана.
Победитель, а не проигравший кого предали или скоро предадут все те кто поклявшись однажды в своей верности являлись продолжение его воли.
С женственной мягкостью и изумительной изысканной мягкостью, словно как в самый первый раз присягая принцу на верность, Изумруд одним движением опустилась на колени, между ног принца.
Не опуская головы, с сложно читаемым выражением в блестящем взгляде уже без слез, она заговорила...
— Нехеления приходила ко мне, между сном и явью, в отражении зеркала. Королева пообещала дать мне силу многократно превосходящую ту, что у меня была. Не просто магические руки, но способность оборачиваться изумрудным драконом, мощь которая ничего не стоит сейчас, но способна уничтожить сейлор воинов из прошлого.
Нежные пальчики женщины скользнули между носками и задравшимся низом брюк, поглаживая тонкую полоску обнажившейся кожи на щиколотках.
— Желающей победить Королеве из Тени придется идти в прошлое, это очевидно. Интересно иное, зачем ей выбирать своими союзниками тех, кто уже пробовал но проиграл? Казалось бы недальновидно искать союзников в нас, тех кто научен быть дополнительно осторожным после предательства Мудреца. Не будет ли гораздо безопаснее найти новые, юные и не замутненные сознания?
Но нет, она выбрала нас, тех кто уже был однажды вместилищем для разрушительной энергии. Но что еще показалось мне достойным внимания, Нехелению интересовал мой талант зарабатывать деньги.
Впервые за долгое голос Леди Изумруд тек с спокойным аристократическим достоинством, суть которого арктический лед и расчет.
Именно в эту минуту помять охотно подтолкнула на поверхность любопытный факт о леди Изумруд и семьи чьи гены она несла в себе.
Все они и их многочисленные родовитые предки являлись непревзойденными дельцами способными даже свое хобби обернуть прибыльным предприятием.
Богатая наследница которая вместе с искусственной молочной смесью высшего качества, в чей состав входили все необходимыми витамины и минералы, узнавала как предугадать желания толпы и выиграть на этом.
Кому на самом деле принадлежали люкс апартаменты, кто заплатил за них и например последнюю версию коммуникатора “Алмаз”, что был скинут с балкона? Кто оплатил дорогое коллекционное вино и шампанское?
Все она сама.
Даже сейчас оказавшись в опале, без поддержки семьи и возможности заниматься привычным делом, что она сделала в те долгие месяцы пока длился судебный процесс над Кланом Черной Луны, закончившийся громким “помилованием”?
Она написала автобиографию и добилась что бы ту напечатали в самые сжатые сроки. Книга стала бестселлером, после помилования, когда с ее счетов были сняты из под ареста, на них оказалась дополнительная весьма внушительная сумма от продажи книги.
Толпа жаждала подробностей, сгорала от любопытства.
Естественно жители хрустального Токио, да и всей Земли будущего ненавидели предателей посмевших покуситься на их святую прекрасную королеву Луны и ее воинов ...но одновременно с этим их мучали сотни вопросы — как, почему, что именно двигало злодеями?
Автобиография от подсудимой — что может быть желаннее?
Книга почти сразу была переведена на множество языков и разошлась по всему миру.
Изумруд с удивительным изяществом смогла пройти по тонкой грани между дозволенным и запретного. Написанное бесспорно являлось приятным чтением для сейлор воинов и самой Нео-Королевы. Главы посвященные им и сражениям в прошлом хранили отчетливый ванильный привкус светлой ностальгии. И поэтому книга в принципе сумела выйти в свет, Нео Королева Луны была тронута ...теми главами, что были посвящены ее прошлому обличию — Сейлор Мун.
Неграмотная и ленивая Королева с огромным сердцем...Изумруд знала с кем имеет дело и именно поэтому четко разделила по главам, где идет описания сейлор воинов и сражений, а где более сложным языком, обильно используя термины рассказывается про клан и ее чувства к принцу Алмазу.
Любая, даже самая суровая цензура не нашла в книге никакой угрозы для королевской власти и их чести и достоинства, но между тем читатели получили желаемые вкусные подробности, неожиданно проникнувшись чувствами к злодеям намного больше, чем к сейлорам. Изумруд добилась этого сделав воина света подчеркнуто хорошими и правильными, совсем как картонные рекламные изображения, когда как “злодеи” завораживали своей глубиной и противоречивостью характеров. Особенно принц Принц Алмаз...Отталкивающий и одновременно непреодолимо соблазнительный в своей деструктивной эгоцентричности.
Если сейлор воины и Нео-Королева читая книгу в своей голове наполняли события глав повещённых им ностальгией о былых днях, теряя объективность, то обычный читатель находил главы о воинах почти скучными, с удовольствием смакуя подробности о запретном.
Изумруд не приукрашивала и не пыталась оправдаться, наоборот сгущала краски вокруг своего клана, но оставляла всех его участников удивительно живыми — цензуре нечего было сказать ей, а читатели... они были очарованы хоть и громко осуждали преступников.
Ладони женщины погладив икры мужчины, легки на его колени, разводя ноги еще немного шире.
— Мой принц, Рубеус всегда предает первым. Он совершенно не умеет проигрывать и за собственные неудачи всегда будет винит других. В прошлом он предавал подчиненных ему сестер преследовательниц, сейчас он предал вас. Это предсказуемо. Но без вас мой принц, он теряет свой смысл. Проблема Рубеуса в том, что у него нет и никогда не было собственной цели и желаний и когда он сейчас уйдет от вас, это будет чудовищная сила решенная направления. Военный корабль без капитана. Чем он заполнит свою пустоту? Попыткой влюбиться в Королеву или одного из ее последователей? Его целью не может стать месть...так как в его проигрыше априори виноваты другие. Он тот, кого можно использовать лишь однажды, после он становиться бесполезен. Не думайте о нем мой принц и возможно он сам вернется к вам. Или нет. Не важно. Рубеус сейчас пустышка, сила и слабость одновременно.
Она говорила с спокойной убежденностью, а ее руки, изящные запястья с длинными аристократичными холеными пальчиками на которых так органично будут смотреться любые из самых дорогих в мире перстней, уже дразняще гладили и ласкали внутреннюю часть бедер принца, царапая длинными коготками сквозь ткань брюк чувствительную кожу.
— Сапфир ревнив и хочет вашего внимания. Всегда хотел. Целиком и полностью. Сейчас, почувствовав мнимую власть, он может начать пытаться манипулировать…но в этом он будет скорее, как ребенок требующий любви, неловкая девочка подросток впервые оказавшаяся в отношениях. Но Сапфир никогда не предаст вас. Он слишком сильно любит вас мой принц, исступленно боготворит как старшего брата. Только вы будете в его мыслях и сердце. Так было всегда. Но ревность... эти чувства могут ослепить его и толкать на поступки о которых впоследствии он сам первым и пожалеет.
— Но если Сапфир будет знать, что является самым важным человеком для своего старшего брата, он останется как и прежде вашей правой рукой.
Подавшись вперед, опираясь тяжелой грудью о бедра мужчины, она не отводя все столь же расслабляюще серьезного взгляда от лица принца, провела языком по его животу, собирая даже не вкус вина, скорее воспоминания о нем, стертые рубашкой, теперь комком валяющейся на полу.
— Сестры преследовательницы — их верность мягкая и невзрачна как пластилин, им незачем менять вас на Королеву, но их предал Генерал Рубеус. Они не смогут вернуться под его начало.
Глухо щелкнула пряжка ремня на брюках, поддаваясь под уговоры ловких, а главное по своему опытных рук леди, но далеко не девственницы.
Прикусив плоский сосок зубами, она пробралась под ткань нижнего белья, наслаждаясь ощущением напряженных мускулов пресса под подушечками пальцев.
Красота в глазах смотрящего — очень верное замечание. Если оценивать объективно голым по пояс Рубин смотрелся бы куда мускулистее и сексуальнее чем по своему почти утонченный и изящный принц Алмаз с его аристократически тонкими костями. У принца не было ни одного такого сильного плеча, которыми любил привлекать женские взгляды огненный красавчик. Но для Изумруд голый по пояс Алмаз сидящий на ее диване был самым прекрасным зрелищем из всех возможных.
Ей до судорог удовольствия на грани с болезненной жалостью, нравился его негибкий характер, преданный последователями, проигравший, но все еще острый гордец так словно в самом начале своего пути, преисполненный силой и открывшимися перед ним возможностями.
Невыразимо соблазнительно.
Почти как полная округлая грудь Изумруд, что так приглашающе опиралась о пах принца, заставляя в красках задуматься, какое удовольствие можно получить от подобного соседства.
[nick]White Demande[/nick][status]imperfect and human, are we?[/status][icon]https://forumupload.ru/uploads/001a/e5/e0/21/48560.jpg[/icon] Как Злая Королева из древних, почти всеми забытых сказок Алмаз нередко нуждался в одном: болтливом зеркале, что покорно плелось бы следом, увещевая монаршью особу в том, что на свете нет никого милее, умнее и краше; как и всякий гордец, Алмаз знал это сам, но в очевидном удовольствии слушать сладкие речи себе не отказывал.
От того и сейчас он принимал Изумруд той, кем она всегда для него была, поглощал каждой клеточкой неторопливо плывущие навстречу слова, растекавшиеся, заполнявшие тело; в такт осторожным касаниям, нарочито случайным движениям, в такт тому, как всего на мгновенье она чувствуется смелее и от того — ближе; чувство останется там, в том мгновении, зажатое между рёбер и лёгким покалыванием на груди.
Алмаз смотрел на Изумруд без выражения, без привычного желания вынудить сжаться под одним только взглядом, хоть и неотрывно следил за каждым "шагом" той на себе.
И думал о том, что был единственным, к кому Нехеления не обратилась сколь-либо «лично».
— Похоже, у этой Королевы талантливый маркетолог, — со злой ухмылкой отвечает ей Алмаз, понимая, что всё это время разыгрывал козыри в пустых рукавах. Изумруд распоряжалась собой сама, обладая волей отвечать на призыв Нехелении лично, без его благого решения, — он озвучил бы его невзначай, обронил почти небрежно и был таков; тем страннее было найти её здесь утопающей в собственной жалости.
Размышлять об этом становилось сложнее, осуждать — почти невозможно; он бы не был собой без этого "почти".
— Решение Нехелении оправдано и неглупо. Немногие встречались с Серенити в прошлом и сохранили после этого жизнь, — добавил он после того, как ладонь опустилась на изумрудные волосы; можно подумать, Алмаз вкладывает в это движение похабный жест, приглашая Изумруд перейти от побочного к главному, но он лишь проводит по ним, опускаясь ладонью к затылку, вынуждая запрокинуть голову выше; чтобы снова встретить его взгляд своим, ей придётся сделать немало усилий. — Мы знаем о враге больше, чем любой новоиспечённый поборник Злого Зла на пути к grand finale, — миру под лунным каблуком.
Вид открывался прекрасный: не только грудь, что, поверьте на титаническими усилиями сдерживаемое слово, была хороша и без того, обретала новые смыслы и формы, расположившись в интимной близости, но и шея, алевшая следом его пальцев.
Многие, бывавшие в его постели, не знали того, кем был Алмаз — ни обличение совершенных им преступлений, ни метка предателя и изгоя, прощённого, но с тем же отверженного чистым и непорочным обществом Её Величества не мешали девушкам из самых разных сословий видеть в нём утраченную душу, которую они еженощно, самоотверженно и упорно, тянули к свету.
Знала ли Серенити, как запятнаны и порочны были лучше из её слуг, оказавшись в объятиях ночи?
Алмаз мог поспорить, Изумруд — знала. Как и то, что он был монстром, далёким от образов женских романов, хладнокровным убийцей, оборвавшим жизнь единственного, кто мог быть ему дорог.
И по-прежнему стремилась запереться с ним в одной клетке.
Он не видел её овцой, прибежавшей к волку на заклание; Изумруд была змеёй, ожившим воплощением искушения из книги ещё более древней, чем сказка про Королеву. Соблазнительные изгибы ломкого тела, бледная кожа, тёмно-зелёные волосы — напоминание о прежней жизни, идеальная квинтэссенция холодной змеиной плоти.
Но плоть Изумруд не была холодной, Алмаз ощущал её и через предательски тонкую ткань брюк, и тем сложнее было скрывать растущий градус интереса.
Фразы становились короче, когда он приближался, сокращая расстояние, к ней, слова обрывались, проглатывая окончания:
— Все мои вероломные подданные, — её скулы снова солёны от слёз — той гордячки, вскочившей с его колен и теперь застывшей на них перед Алмазом. — Я не расслышал про одного.
Будто спуская очередную оплошность с рук, он опускался поцелуями ниже: несколько раз коснулся щеки, задержался у острого подбородка и ниже, обводя губами неровный контур красного следа у шеи.
Ей придётся стыдливо скрывать свою слабость после, прятаться за одеждой — будто можно спрятать то, что он мог с нею сделать; может сделать ещё.
— Когда твой черёд? — заставляет он слегка отстраниться, приподнять над собою грудь — будто в жалком том интервале между ещё могла скрыться его очевидная вовлечённость в процесс. Их близость была сражением — Изумруд нужно лишь уяснить, — на этом поле он не проигрывает. — Льнёшь всё ближе и всё дальше бежишь, — выдыхает он в её шею давно засевшую в голове мысль, не отказывая себе в неторопливых поцелуях; рука держит её крепко, рискуя окончить попытку настоящего «побега», оставив на память крупный клок волос. — Всё глубже в себя, всё ближе к личной дыре, — другая рука ложится на грудь, изучающе оглаживает её, прозрачно намекая о том, где в его представлении расположилась "дыра"; всё могло быть многим проще — Алмазу нравилось это делать. — Чем ты пытаешься ту наполнить? Деньги? Слава, признание? Сила? — новый поцелуй запечатлевает себя многим выше — у самого ушка. — Или Я? Что будет, когда не выйдет?
[nick]Green Esmeraude[/nick][status]don't complicate it[/status][icon]https://forumupload.ru/uploads/001a/e5/e0/21/99877.jpg[/icon] Зеркала никогда не влюбляются в своих королев.
Зеркала не проводят время за мечтами разделить с хозяйкой кровать.
В речи Зеркал... в них достаточно искренности до первого звона разбиваемой в гневе стекла.
И самое главное, Зеркало никогда не скрывает в глубине покрытой серебром холодной глади, в той тьме что беспечно игнорирует “королева” за плечами собственного отражения, порочно слабое желание увидеть королеву разрушенной, в полной его власти.
А Изумруд была отчаянно одержима тем для кого всегда играла роль льстивого зеркала, но не являясь бездушным покрытым серебром куском стекла, она любила, мечтала и желала...
Желала...
В глубине своего сердца, в всей его беспомощной ничтожности толкающей на поступки от которых даже жутко подумать, но можно понять, она мечтала, чтобы Алмаз проиграл, навсегда. Упал так низко, что просто физически не был способен больше подняться. Не мог ходить. Не умел двинуть рукой, даже пальцем.
Она могла бы запереть его в своем доме и никто не услышал его криков, даже вздумай он позвать на помощь.
Она кормила его, мыла, переодевала, стригла и укладывала волосы так как ей самой больше нравиться. Бесконечно целовала его лицо, губы, а безвольными плетьми повисшие вдоль тела руки клала себе на грудь, направляя.
Идеальная человеческая кукла.
Секс?
Она хоть нестерпимо хотела его, но выбирая перед соблазном потакать своему страху потерять Алмаза навсегда и воплотить мечту в реальность, леди бесспорно уступила бы страхам.
Пусть бесполезной в постели, красивой куклой, но он будет полностью ее.
Вот только, все это тоже самообман.
Даже отними у Алмаза руки и ноги, он не станет ее. Единственное, что она получит — его ненависть, которую не приглушить смирением даже за долгие годы.
Алмаз никогда не будет принадлежать кому то кроме себя самого и своего безграничной гордыни достойной короля.
Если подумать, в чем то Рубеус был лучше принца ( Он лучше?! Что за чудовищная выдумка! ) .
Хорошо, не лучше, удобнее, точнее — управляемее.
Скажи генералу Немезиса “слабо?” и он еще в холле отеля с треском ткани сорвет с тебя платье и нижнее белье и не выпустит из спальни наспех снятого номера в течении трех дней и ночей, доказывая что таки нет, не слабо, ему ничего в этой жизни НЕ СЛАБО!
Потом правда сразу, не успев высушить волосы после душа он побежит доказывать что-то уже другим. Вся его жизнь как преодоление.
Увы с Алмазом так легко и просто не получиться... И именно сейчас, Изумруд чисто по женски было немного жаль, что ее избранник не похож хоть немного на генерала Рубеуса. Ведь будь все иначе, то ...скорее всего она не была бы так им одержима.
Женщина злилась и одновременно плавилась под дразнящими прикосновениями рук, любимого густо переплетёнными с поцелуями, каждый из которых не более чем иллюзорная тень лишенная плоти, даже не дразнит а заставляет болезненно корчиться внутри.
Вместо человеческой страсти — касания сомкнутых губ к коже около жаждущего рта, шеи, а возможное потакание своему зарождающемуся желанию заменила сильная рука, что зарывшись в зеленые волосы, сжав пальцы в кулак у затылка, заставляет ее вслед за болью задирать голову все выше к потолку.
И в этот момент с далеко не “слабым женским упорством” сжимая зубы, она молчала, так как каждый ее ответ прозвучал попыткой оправдаться.
« Я .. Я сказала Королеве, что мне нужно время обдумать ее предложение. Я ждала вас мой принц. Один день, второй, третий, пятый. Хотела идти за вами, а не за королевой. Но вы не пришли. А потом пришла мысль, что возможно зеркальная королева просто приснилась, не более чем плод пустого самообмана. И если бы сейчас сами первым не назвали ее имя, я бы и не вспомнила тот разговор через зеркала.»
И все же некоторые из слов принца разбили и эту броню.
Резко вскинув руку, коготками впиваясь в держащее ее запястье, прикладывая все силы его перебороть, опускала обратно голову, все глубже вдавливая свой маникюр в холеную королевскую кожу, пока наконец не вырывала себе свободу, но не отстранилась.
— Что будет, когда не выйдет? Мой принц это мысли того, кто еще не успев начать, но уже проиграл. Мне ли вам напоминать об этой простой истине?
« Чего я хочу? Деньги? Я смогу заработать их снова и снова. Слава? У меня достаточно, что бы взгляды толпы следовали за мной. Сила? Это только способ достигнуть и удержать желаемое, а не самоцель. Признание мне тоже не нужно, я все знаю о себе, зачем мне чужие слова и взгляды. Мой принц, мне даже не нужно ваше признание, есть оно у меня или нет, ничего не меняет. »
Ее ладони легли на безастенчево натянутую ткань его штанов, ловко расстегивая ремень и опуская язычок ширинки вниз.
Удивительно быстрые и четкие движения в которых чувствовалась уверенная привычка обращаться с мужскими штанами ....и это у Изумруд в чьем гардеробе среди бесконечных платьев можно было встретить разве что юбки....
Одна узкая ладонь смело скользнула под резинку трусов, опуская ставшее неудобно тесным нижнее белье, в то время как вторая в обманчивой нежности блуждая по обнаженной груди принца лишь иногда оставляя нетерпеливые светло розовые следы от ногтей, тревожа плоткие соски, подбираясь все выше к его голове.
— Чего я хочу? — Она знала, что этот ответ ему отчасти важен и пока отвечает, ее не оборвут.
Вытянув руку вверх, она едва ощутимо провела кончиками пальцев по его губам, в то время как тепло ее дыхания уже касалось налившейся кровью особенно чувствительной головки с блестящей капелькой смазки на своей вершине. Обхватив в ладонь и чувствуя упоительный ритм в выступивших рельефом венах, Изумруд с насмешливой улыбкой выставив кончик языка лизнула кожу ловя слабо уловимый запах мускуса.
— Мой принц, разве это должно иметь для вас значение? Хоть что-то, кроме вас самого? ... — Пальцами вытянутой к его лицу руки надавив на губы, проникла в рот, поглаживая влажный язык .. и отнимая хоть на время пагубную возможность говорить. Ей было не страшно если он вдруг он сожмет зубы, да пусть прокусит хоть до кости, заменяя красное вино ее кровью, она не даст ему сказать еще что-то не менее унизительное, заставляющее бороться не только с ним, но и с самой собой и царствующей в тени сердца гордыней.
— На самом деле вам мой принц не нужен мой ответ. Просто заставьте меня желать, того что вам угодно. — Вот и весь ответ на столь важный вопрос, а большего уже не добиться, так как ее губы плотно обхватили его член, изучающе проведя языком вдоль ствола, вверх вниз.
Снова верх, что бы опустившись вниз взять его полностью, пропуская его до самого горла, не содрогаясь при этом от спазмов. Еще один любопытный опыт у подданной, о котором принц ничего не знал до этого момента.
[nick]White Demande[/nick][status]imperfect and human, are we?[/status][icon]https://forumupload.ru/uploads/001a/e5/e0/21/48560.jpg[/icon]
Мысли, запуганные забитые звери, собираются по углам в плотный комок, туго закручивают под собой всё то здравое, что в нём ещё было.
Те обрывки недавних воспоминаний, горячих и свежих, теплившихся следом из слов: о фантазиях — плотских, не воплощённых; о том, как его убеждением было не воплощать их в жизнь.
О вырванном десятком секунд поцелуе.
О том, куда её губы стремились теперь.
И как губительно не хотелось что-либо насчёт этого делать.
«Да чтоб меня», — мысль царапала не ярче прикосновений её рук, — пальцев, заглушивших собою рваный, компрометирующий вдох.
Словно что-то могло быть более компрометирующим происходящего внизу.
Алмаз сомкнул губы плотно, чувствуя тонкую кожу под царапавшими ту зубами, самоубийственными усилиями не сомкнув уже их; следовавший движениям Изумруд взгляд, что безуспешно надеялся он отвести; если бы это могло хоть как-то помочь ощущениям, шумно нарастающим внутри.
Когда лицо Изумруд оказывается там, где лицу не единой леди их общества быть не должно, а головка, прежде чем снова скользнуть недвусмысленно упирается в тонкую стенку горла, пульсирующую изнутри, Алмаз явственно чувствует, как именно ему представится сдохнуть.
Как он толкается ей навстречу, следуя наитию, как снова крепче вплетаются в волосы пальцы, как он давит ей на затылок, мешая подняться от основания выше.
Как сцепляется мёртвой хваткой вокруг хрупкого запястья кулак, не допуская движенья девичьей руки.
Как невыносимо физически, ощутимо близко и достижимо желание сделать ей по-настоящему больно.
Алмаз разочарованно стонет, обрывая мгновенья: до того, как изуродовать ломкие пальцы, царапающие вжавший те в нёбо язык, — он резко отводит её руку от лица, оставляя на коже зубами след; до того, как Изумруд взаправду начнёт задыхаться, безуспешно стараясь его от себя отцепить, понапрасну сдерживая себя, так охотно льющую слёзы по поводу и без, — сквозь кровью бьющее в теле желание он с немалым усилием среди прочего ищет...
Себя.
Ослабляет хватку, позволяя ей наконец отстраниться, словить губами невыносимо холодный воздух между. Не давая неудобной заминке стать передышкой, Алмаз резко встаёт на нетвёрдых ногах, утаскивая Изумруд вверх за собой, пошатнувшись вжимая в себя её "змеиное" тело.
— Мы так... наполним тебя, — подбирать слова, расставлять акценты — занятия бессмысленные и сложные, когда его почти болезненно пульсирующая плоть упирается в плоский девичий живот, заставляя в момент жалеть о малейшем промедлении в возвращении Изумруд коленями на пол. — Многим.
«Как и те, кому прежде ты услужливо предлагала свой рот».
Отвратительно сжимается под рёбрами совокупность ненормального «сегодня», вынуждая его толкнуть Изумруд своим телом вперёд, выбираясь из ставших ненужными брюк и белья. Нелогичная, настолько же ненормальная ревность: Алмазу не было дела, скольких мужчин могла, умела и хотела ублажать Изумруд; до поры прямой демонстрации ею подобных желаний.
Талантов.
И прочих заслуг.
Алмаз настойчиво волочет её спиной вперёд дальше, чудом минуя оказавшийся на пути стол; желание окончить всё уже на нём, незатейливо вдалбливая в Изумруд впечатляющий список того, чего смел он хотеть, до краёв наполняло тёмным зрачком аметистовую радужку, накрепко вцепившуюся в бывшую подданную взглядом.
Он не останавливается, с незримым взором замирая лишь когда тело Изумруд вновь оказывается между ним и крепким стеклом, несмело вздрогнувшим в ответ. Дверь на террасу, служившая ей опорой теперь, пострадала многим меньше предшествующего ей окна: Алмаз не вкладывал в жест прежней угрозы и силы.
Наконец отпускает запястье, удобнее перехватывая в пальцах ладонь, настойчиво направляя по-прежнему влажные пальцы к её бедру, выводя, царапая девичьими ноготками горячую кожу внутренней стороны, проводя ладонь выше; разрывая порочно устоявшееся расстояние у живота, вынуждает Изумруд коснуться пальцами складок, едва позволяя той ощущать прикосновения его собственных, напористо направляющих рук.
Позволяет двум её пальцам медленно, мучительно, вырывая клок тела за клоком погрузиться в неё, оказаться по основание внутри, прежде чем плотно прижать ладонь Изумруд поверх своей, вжимаясь в неё, выдыхая сипло:
— Всем, кроме меня.
Дверь открывается с характерным шелестом, провожая тем жест его освобождённой из волос Изумруд руки, заставляя ту провалиться спиной на террасу и новым чудом — не столь сильным на сей раз усилием Алмаза, протащившим обоих внутрь, — не свалиться на пол.
Тонкое перекрытие, отделявшее спину Изумруд от тридцати этажей внизу, ни скрипеть, ни дрожать не стало, встретив собой разгорячённую кожу. Руки резко развернули её, плотно вжимая Алмаза в упругие ягодицы, вжимая бёдрами в холод перил; одна из рук скользнула к алеющей шее, вдавливаясь пальцем в отчаянно пульсирующую жилку, держа подбородок выше, не позволяя заглянуть внутрь сверкающей ночными огнями бездны, раскинувшейся вокруг.
Сам Алмаз в таком удовольствии себе не отказывал, устроившись подбородком на плече, перехватив другой рукой её пальцы, лишая малейшей надежды от него ускользнуть; ускользнуть от себя, раз за разом разрывая близость, нарастающую под пальцами Изумруд, не позволяя достигнуть не единой желаемой точки.