Осторожное шуршание по обратную сторону двери образовалось в тот момент сна, где грань между "самым делом" и "не самым делом" преступно тонка; на том рубеже экзистенциальной смуты, где из всякой состоятельной личности выходит жизнеспособный пельмень.
Стоит сказать, что у прислуги существовала целая информационная сеть. Трепет пред гневом таинственной гостьи замка, облюбовавшей подвальные комнаты недалеко от королевских кухонь, спас от неминуемого распада пару семей; знаете, как это бывает: глаза у страха так велики, что закрывают обзор на бревно в фигуральном, или не очень, глазу.
Благодарственных писем под дверь, меж тем, никто не совал.
Добровольцев оказаться под нею лично тоже было убийственно мало: всякому, кто пытался донести до меня постороннюю мысль, хватало одной предупредительной туфли, глухо бьющейся по эту сторону двери.
Стона, протяжного на зависть таусскому гхыру, не дожидался, в среднем, никто (а он, тем не менее, был): извещал весь причастный люд о том, что древнее зло пробудилось и вновь поползёт в коридоры, - до того, как на город опустится тёмная, успокаивающая полуночь, прячущая всё легкоубиваемое по кроватям.
Настоящий секрет был в том, что не посещала меня и мысль - совершать над прислугой Страшное. Но, во-первых, так лучше было всем - например, отсутствию моих социальных связей.
Во-вторых,  это в какой-то степени льстило. Мне бы фантазию местных тогда, за десяток лет "до". Может, не случилось бы этого красочного "после", маячившего на горизонте моего пробуждения.
Уделяя этому "после" пару минут, что уходят на волевое усилие приняться за Обязательные Аристократические Туалеты (я люблю себя и без них, как есть, но партия сказала "надо", а часть корабля - часть команды, и если кого-то не удовлетворяет отдельно взятая часть...), остаётся открытым вопрос, как повезло МНЕ, среди всех людей, в этом "после" себя оказать.
- Это мерзкий кармический грех, - делюсь я. Совершенно непогрешимая в жизни этой, лицом к лицу с неутешительным фактом бытия, снимая Хлопушку с голых, не вдетых в платье колен. Лимит оправданий уснувшими в ногах котами был попорчен ещё три мероприятия назад, в этом приходилось справляться самой; гость, опущенный коротким жребьем судьбы на мою светлую голову, был должен пожаловать из пункта "А" в пункт "Б" ещё добрый час назад, - и мы не отправим его в пункт первый с порога второго, - добавляю, пробираясь через скатанную клубками на полу шерстяную полосу препятствий (нельзя просто взять и пройти мимо пуза, глядящего над тебя из-под вздёрнутой лапы), - потому что мечтаем лично представить в Магратее главное, - от шкафа пушистое войско стоит отогнать вовсе. Белое на чёрном, судя по успокаивающему зелёному цвету кожи местной гувернантки при одном только виде такого, говорит о проклятьях на весь род, варварстве и просто "фу". - Нежную растительную смерть.
Всё только после того, как посол доброй воли потратит половину светлых суток на рассаду грядущего кладбища.
В том смысле что, конечно же, сада.

- Датвоюжезачем, - мысленно сплюнула я желание чертыхнуться во весь рост (говорят - неприлично, хотя где я, и прилично - где?), выбираясь наконец из подвалов наружу - яркий свет неприятно режет глазницы, и привыкать к нему было той ещё мукой. Пальцы расправляют под собою гладь несуществующих складок отточенной механикой движения, забитого в подкорку в далёком "тогда", что не даёт себя вспомнить сейчас; поразительное успокоительное, много лучших других, открытых и не.
Грядущее просит большего. Его нет: беспокойно снующие по столичным улочкам бездельники и торговцы - слабое утешение для подрагивающе-колкого, наполняющего изнутри нетерпения, просящего разрядки.
Я была максимально плоха в одном - умении ждать.
Собравшаяся у площадки портальная стража не удастаивается и взгляда, оставленная за расправленными плечами; пусть свет искусственного светила и вынуждает чувствовать себя как забитая подвальная мышь со жгучим желанием убраться в уютные тёмные "свояси", знать о том другим ни к чему.
За тем, как мучительно медленно набирается в лёгкие воздух, поднимая под собою лёгкую ткань платья, следили, не скромности ради, все. Жгучее желание стражи срочно оказаться где-то не здесь ощущалось даже спиной.
Оно и не странно: буря беспричинно, и настолько же беспристрастно, разразилась бы на их головы. Если бы не...
На представшую взгляду делегацию я смотрю тяжело и долго. Настолько долго, что от устоявшейся тишины, повисшей с последнего слова гостя, становится почти что душно: даже стража, не дождавшаяся знака с моей стороны, проявляет невиданную инициативу, уводя приятно-зелёных земных человечков за собой, оставляя меня разбираться...
С этим.
Я так и смотрю на него сверху вниз.
Даже будь он на две головы выше, это было бы так. Даже кувыркнись планета к собакам, отправив меня в обратный полёт к небу, а его оставь плотно стоять на себе, это было бы ТАК.
Даже если бы...
- А взрослых нет посмотреть? - вырывается из меня наконец; вырывается - слово даже не то. Ядовито сочится каждой буквой сквозь почти что сцепленные зубы, явно мечтающие сомкнуться не друг на друге. Уже плохо было стать дипломатической сиделкой - вдруг. Быть нянькой менее чем фигуральной... Скажем, это категорически не то, на что я себя бросала, как на неблагодарную амбразуру.
Следующий уровень.
- У нас здесь не клуб садоводов, - тон смягчается ровно на те полтона полутона, что позволяют представить, будто королевский-как-его-там не лишается глотки здесь и сейчас: вот же она, всё ещё при нём. И я всё ещё не шевелюсь, напоминаю собой изваяние - ровно до тех самых пор, как руки не собираются под грудью замком. Совершать поползновения в сторону никто с этой стороны баррикад не планирует, - а, как видишь, - усмехаюсь криво, едва вздёрнутым уголком губ, - сплошное государство.
А я, может, вардийская фея в маскировке.
Гигантский йети Противоземли.
Может, у них там, на Земле, медали за заслуги перед родиной по малолетству, хотя б, выдают?.. Поверить зайцу своей несудьбы тогда было бы многим проще.

Отредактировано Мистресс (2020-11-08 21:28:10)

Искривлённое гримасой лицо вышло само собой: не то, чтобы замечания о Магратее как-то задевали меня, требуя немедля вступиться за поруганную честь. И дело не столько в том, что та не приходилась родной; вздумай кто нелицеприятно отозваться о Тау, я лишь согласно кивала бы головой, разводя руки врозь и вставляя уточняющие комментарии тем, кто не совсем разбирался в вопросе: где трава жухлее и пустынные монстры краше.
Потому так славно быть мной.
Что же до Магратеи, то она была "слишком". Но мысли на этот счёт неизбежно останутся там, откуда пришли.
Столь же неизбежно, как необходимость мне вести этот праздный конвой от портальной площадки вдаль, оставляя пыльные переулки и каменные фигуры домов позади. Можно было вступить в перепалку, пытаясь нащупать оголённый нерв землянина, идущего рядом с почти что хозяйской уверенностью, словно всё здесь - его; даже мне на фоне его стоило начать завидовать, если бы не одно "но".
Глубочайшим из образов всё равно: это было моим состоянием в отношении всего, кроме желания поскорее с происходящим покончить и отправиться вершить тот самый грех, за который сие приключение полагалось.
Скажем, я отказываюсь считать его кармическим.
- Бата... кто? - гримаса уплотнилась до той степени неприязненности, игнорировать которую было сложно. Моё отношение к "магам" было иным: отличающимся от распространённых отношений. Для начала, оно было простым.
На Тау, где каким-никаким "магом" не был только ленивый, имел значение только один: Я (или, как сказал бы кто-то иной, Мистресс). Не редкостью было то, что наделённые даром не использовали его в жизни - вообще, затем даже, чтобы разжечь лучину. Боялись, что дар тот закончится вдруг, как хорошая жизнь на Тау - в принципе.
Кто бы мог подумать, что стоит действовать от обратного, чтобы её начать.
Поток высказанных землянином слов вызывал только одно.
- Стоп, - подтвердила я озвученное тем, что в самом деле остановилась, не сильно беспокоясь о торговом квартале, шумящем просыпающимся городом вокруг. - То есть... вся эта твоя... растительная... феерия, - подбирать слова, хоть как-то вписывающиеся в понятие дипломатических, было всё сложнее; и тем сложнее, как на светлую голову мне опускался невероятный, расчудесный в своей простоте грех. А всё простое - красиво; это стало понятно ещё тогда, как внутренность Восьмой попыталась свеситься с моего уха. - Самый простой энергетический паразит? - о, это было обидно - даже просто представить, что кого-то могут использовать так. Пожалуй, обижайся культ имени меня чуть меньше того, что было полтора десятка лет назад, этого землянина попросту усадили бы верхом на пику. Или под землю заживо. Или отослали гулять по пустыне ночью: а на Тау вечная ночь!
- О, - вышел сдавленным от предвкушения выдох, когда собранные в замок руки наконец разомкнулись, чтобы сжать под собою ткань юбки: стоит напоминать себе чаще о том, чтобы хоть сколько-то выучиться ждать. - Я маг. Самый средний маг. Может, чуть среднее, чем ты воображал. Идеальный кандидат. Давай, - раскрытая ладонь беспорядочно указывает куда-то вверх, над моей головой - к небу, раскинувшемуся над Магратеей, как бы намекая о том, что мы, совершенно средние местные маги, не отказываемся от вызова. Цитрусовый сад в воздухе! Почему нет? - Делай своё дело. 

Выходит, землянам нравится сложность и вычурность исполнения во многом - не только в магических изъяснениях (хоть и их вышло услышать на новую жизнь вперёд). Во всём?..
- Интересные развлечения на этой "Земле", - "Земля", может, и была самой что ни на есть настоящей и не требовала фигуральности в обращении, но я всё равно не могла себе помочь. - Может, потрачу выходной билет на визит. Посмотрю на парочку свиней, сделаю десяток сама.
Само собой, я улыбаюсь самой искренней и широкой из доступных улыбок: такой, что хочется здесь же, на этом месте, лишить себя растянутого приветственностью лица. Как единственный шанс забыть о том, что она вообще появлялась на нём.
Хороший способ уберечь себя от скрежета друг о друга зубов, выдающего явное раздражение тем, как малолетний садовник разъяснял мне о том, как передаче энергии от тела к телу быть. Стоило убедить себя в том, что пареньку нужно сделать скидку: такой юнец, как он, был определённо восторжен тем, что собирался на свет произвести.
И - о! - как непросто было его в том винить.
Я сама изнывала от нетерпения настолько, что едва сохраняла врождённую стать. Целый сад, раскинутый над столицей Магратеи, оплётший её дома и улочки сетью наполненных моей энергией корней, травинок и деревьев. Каждый пропитанный ею листик, каждый спелый, налившийся плод...
С этим садом каждый получал, что хотел. Металлия - цитрусовый сад. Садовник - возможность проявить свой магический талант, о котором не переставая трепался маленьким земным языком. И я.
От одной мысли, как по желанию, по изгаженному настроению съеденные плоды разрываются изнутри, как сыплятся те на головы неразумных сверху: к примеру, тех артистов, выступающих недалеко отсюда каждую ночь, орущих драными котами (при всей моей любви к!), становилось хорошо.
Непозволительно, непозволительно хорошо.
Я делаю пару шагов вперёд, навстречу мальчишке-садовнику с кинжалом над развёрнутой ладонью. Моя собственная обхватывает его остриё ближе к рукояти, сдавливает под собой, чувствуя тонкую, острую боль раскрывающейся кожи, тёплые капли крови, текущие под холодным металлом, и с напором тянет кинжал ниже, окончанием лезвия вдоль развёрнутой юношеской руки.
- Ничто не устраивает меня больше крови, - замечаю как бы между прочим, не размыкая над кинжалом руки.

Было что-то неверное, инородное будто бы в том, как другие привыкли энергию передавать - последней, разделившей со мною подобный опыт, не повезло быть Восьмой.
По ощущениям она была другой.
Светлым проблеском в океане бушующих, раздирающих одна другую сил - навечно сплетённых и спутанных, стремящихся к свободе, освобождению. Я была едкой, по заверениям той же Восьмой: тонким уколом, лёгким неудовольствием потревоженной кожи; чем дальше, тем ощутимей. Больней.
Что же до королевского садовника...
Посещало ли вас ощущение, будто вас проглотили - в один мах, целиком? Что сомкнулись вокруг плотные, недружелюбные стены чего-то живого, увлечённо занятого только лишь тем, чтобы вас в себе перемолоть, изничтожить, ни во что растворить?
Я ощутила то очень явно: как неторопливые, ленивые почти что потоки меня, вплетающиеся в незнакомую чужеродную магию, провалились в пропасть в один миг. Бездонную, прожорливую; и ведь кто-то звал такою меня.
- Всегда говорила, - сдавленный, усилием вытащенный из себя почти шепотом голос - не мой будто вовсе. - Что... плоть... слаба.
И в том было утомительно много правды. Я всегда ощущала себя чем-то большим костяной вешалки для кожно-мясного мешка поверх, что подводил меня и сейчас, и за шесть десятков лет до того - под отвратительно обволакивающими, утешающими речами Восьмой. Память об исходящей трещинами коже, обо мне, давящейся воплем и болью, о тёплых руках целительницы поверх, скрывающих под собою следы безграничной, опьяняющей силы; память, что особенно ярка теперь. Сила, что никогда не станет до конца - моей. Ярко и чувство того, как нетвёрдые ноги заставляют меня пошатнуться, почти утратить привычный, за данность принятый баланс - для того, чтобы вгрызться в землю под собою жалобно скрипнувшим каблуком; тот всяко сломается быстрее меня.
Чем больше Торф забирал, чем чаще взмывали ввысь ошмётки некогда лощёного города, чем громче и ближе становилась людская суматоха вокруг, тем ровнее становилась моя спина. Тем прочнее, словно натянутая струна, становилась и я - тем ближе казался миг, в который та лопнет. Тем ближе осознание: садовник откусывает многим больше, чем решили ему предложить - средний маг, упомянутый мною, давно иссушен им досуха. Среднему магу не нравится умирать; не по своим правилам - особенно.
Может, моё тело и не выдержит этого, растерзанного между тянучей слабостью, требующей немедля прилечь и силой, взывать к которой - подавно запретно, но прожорливый ребёнок с Земли хочет больше.
О, я дам ему больше.
Поднять здоровую руку в воздух, отняв ту от талии - усилие самоубийственное поперву. И тем будет сложнее, чем, казалось бы, быть должно проще - когда следом за неторопливо поднимающейся выше ладонью взмоют вверх волосы, образуя над головою чёрный ореол. Когда, растворяя под собою кожу высокого лба, очертит себя зияющая пустотой тёмная звезда.
Может, кто-то сказал бы - Тау была далеко.
Тау это Я.
Ногти впиваются в податливую кожу юношеских щёк, сжимая те пальцами под собой, вздёргивая лицо землянина выше. Может, это и станет для плоти моей концом; может, это возможность освободиться.
- Сколько... живут... паразиты, - слова по-прежнему даются нелегко, когда кипящяя под моею кожей сила устремляется к другой - на, жри, - на твоей земле? 
На своей я убила последнюю.

В узких кругах было принято мнение, что думать, прежде чем совершать - полезно.
Я редко позволяла себе подобную роскошь. Секунды, отмеренные другими на спешные размышления, на попытки взвесить все "против" и "за", попросту не существовали в системе моих измерений. Был только миг импульс, упрямо толкавший вперёд, к новым поступкам.
Теперь упущенные возможности ощущались мной явно, почти физически; теперь импульсом была я.
Сдавленным хрипом в горле застревают слова, опаляя невысказанной едкостью раздраженную ткань под собой; в помутнённом, опьянённом невыносимо желанной, и столь же просто невыносимой силой рассудке проскальзывает одна, забитая мысль - яд сказанного может быть вовсе не фигуральным... Перед тем, как всё уходит во тьму.

Знакомство с королевским садовником было настолько сказочным, что за энергичными поворотами было не поспевать. Касание лихорадочного лба к неестественно холодному моему выдернуло из зыбучей пучины, вытянуло за почти что истлевший, исчезнувший из реальности воротник; вынудило хватать воздух пересохшим ртом, искажая успокаивающие речи Торфа изорванным хрипом.
Его слова долетали обрывками, смыслами не до конца понятых фраз, и я ощущала неясную, неизвестную до поры необходимость - слушать, не прислушиваться. Его слова жалили правдой, давней настолько, что я почти вынудила себя о той забыть; мечтами о созидании сквозь разрушение, о моей, открывающей новые горизонты, руке.
Тогда думалось тоже: "нужно немного потерпеть". 
Ну что же, это было проблемой.

С тем, как рушится буря вокруг, рухнула на землю и я, стёсывая о всклокоченную землю колени. Исчезает призванная сила, оставляя под угасающим лиловым свечением сеть тёмных, сочащихся кровью рубцов; тяжелеет, впитывая её, ткань платья у плеч, и едва шевельнуть рукой, стирая о юбку кровоточащие пальцы, кажется чем-то губительным.
- Интересный способ, - первые слова, сменяющие сдавленные хрипы, звучат едва ли по-человечески - окажись рядом любая из королевских слуг, ниц бы пала в сердцах, приговаривая о том, что уважающей себя "леди" не пристало открывать рот вообще, коль звучит она так. Я скривилась - горло саднило. - Опустить, - характерный солоноватый привкус во рту не прочил хорошего - ничего. Приходится крепче сцепить зубы, с усилием сдерживая в себе свой внутренний мир, - девушку на колени, - цежу уже сквозь них. Сказать ему хотелось бесконечно много, и ничто из того не было этим, выходящим из меня сейчас; продолжить упрямо твердить о том, что разница между "предложенным" и "откушенным" свободно вместится в бездонность прожорливых его пучин; расписать особенно красочно, что последствия есть, и они у всего, и я не согласна встречать их - одна.
Но усталость накатывала волнами, сбивала под собою ломившую кости боль, и сил едва хватало на то, чтобы держать себя в том положении, что было сейчас: понурого и ссутуленного подобия живого существа, неспособного собрать себя по земле.
Нужно время...
- И подарок... отличный, - не сомневалась, что за "перестройку" достанется мне - всё же, их количество возросло многократно, стоило мне появиться здесь, но долю своей благодарности получит каждый. По способностям, как говорится. - Королевские слуги подготовят покои, чтобы ты... мог... отдохнуть, - ощущение во рту становится отвратным совсем, и я не сдерживаюсь, сплёвывая в сторону не только небрежную фразу, но и кровавый комок - перед тем, как совершенно очаровательно улыбнуться, искажая растёкшийся в уголке губ тёмный подтёк. - Это меньшее, что мы можем предложить... За доставленные мной неудобства.
Хотелось разодрать себе глотку и вырвать связки, сочившиеся лицемерием больше, чем алой жидкостью - кожа, и вырезать одну-единственную, старую знакомую-мысль.
Нужно немного потерпеть.